Сальватор
Шрифт:
Кристиан Пьер Эрбель, виконт де Куртене, младший брат генерала, был, как и сам генерал, земляком Дюге-Труэна и Сюркуфа; он появился на свет в 1770 году в Сен-Мало, этом гнезде всех морских орлов, известных под родовым названием корсаров, если и не нагонявших ужас на англичан, то, во всяком случае, ставших для них бичом на протяжении шести столетий, то есть со времен Филиппа Августа до Реставрации.
Не ведаю, существует ли история города Сен-Мало, но знаю точно, что ни один приморский город не мог бы, как он, похвастаться тем, что дал миру более верных сынов, а Франции — более отважных мореплавателей. Наряду с Дюге-Труэном и Сюркуфом мы могли бы привести имя корсара Кристиана, или — если читателю угодно знать не только его военную кличку, но и родовое имя — Пьера Эрбеля, виконта де Куртене.
Чтобы поближе познакомить с ним желающих, достаточно рассказать о некоторых ранних днях его юности.
С 1786 года, то есть едва достигнув шестнадцатилетнего возраста, Пьер Эрбель стал матросом каперского судна, на которое двумя годами раньше он поступил волонтёром.
Захватив в плен шесть английских кораблей за одну кампанию, судно это, снаряженное в Сен-Мало, тоже оказалось в плену и было отправлено на портсмутский рейд, а экипаж был рассредоточен по понтонам.
Юного Эрбеля вместе с пятью другими матросами отправили на понтон «Король Яков». Они пробыли там год. На нижней палубе им смастерили что-то вроде вонючей каморки, служившей камерой шестерым пленникам. Она проветривалась и освещалась через бортовой люк в фут шириной и шесть дюймов высотой. Через это же отверстие несчастные могли полюбоваться небом.
Однажды вечером Эрбель, понизив голос, сказал товарищам:
— Неужели вам не надоело здесь сидеть?
— Чертовски надоело! — ответил за всех некто Парижанин, время от времени развлекавший товарищей шутками.
— Чем вы готовы пожертвовать, чтобы отсюда выйти? — продолжал молодой человек.
— Рукой, — сказал один.
— Ногой, — отвечал другой.
— Глазом, — вставил третий.
— А ты, Парижанин?
— Головой.
— Так-то лучше! Ты не торгуешься и подойдешь мне.
— Что значит «подойду тебе»?
— Вот именно «подойдешь».
— Что ты хочешь сказать?
— Я решил сегодня ночью убежать, а поскольку ты готов, как и я, рискнуть жизнью, мы сбежим вместе.
— Эй, давай без глупостей, — предупредил Парижанин.
— Расскажи, что ты задумал, — попросили другие.
— Сейчас… С меня довольно этой теплой водицы, которую они называют чаем, и этой тухлятины, которую называют говядиной, и этого тумана, который зовется у них воздухом, и этой холодной луны, которая для них солнце, и этой сырной головы в сливках, которую они зовут луной! Я ухожу.
— Каким образом?
— Вам это знать ни к чему, потому что я возьму с собой только Парижанина.
— А почему одного его?
— Мне не нужны люди, которые торгуются, когда речь идет о Франции.
— Да не торгуемся мы, черт побери!
— Тогда другое дело. Вы готовы пожертвовать жизнью ради дела, которое нам предстоит предпринять?
— А у нас есть шанс?
— Да, один.
— А против?
— Девять.
— Мы согласны.
— Ну и отлично.
— Что от нас требуется?
— Ничего.
— Ну, все-таки…
— Смотрите на меня и молчите, вот и все.
— Это дело нехитрое, — заметил Парижанин.
— Не так уж это просто, как ты думаешь, — возразил Эрбель, — а пока молчите!
Эрбель снял с шеи галстук и знаком приказал соседу сделать то же. Затем так же поступили и остальные.
— Хорошо, — похвалил Эрбель.
Он связал галстуки, продел их в люк и свесил за борт, словно удочку, потом стал тянуть на себя.
Конец веревки оказался сухим.
— Дьявольщина! — выругался он. — Кому не жалко рубашки?
Один из пленников снял рубашку и свил из нее веревку.
Эрбель привязал веревку к галстукам, приладил на конце камень в виде грузила и повторил ту же операцию.
Теперь конец веревки намок. Значит, она достала до воды.
— Отлично! — промолвил Эрбель.
И он забросил свою удочку.
Ночь была темная, и разглядеть веревку в этой мгле было невозможно.
Товарищи наблюдали за ним с беспокойством и хотели знать, что он задумал, но он знаком приказал всем молчать.
Прошло около часу.
На портсмутской колокольне звонили полночь.
Пленники с тревогой считали удары.
— Дюжина, — сказал Парижанин.
— Полночь, — подтвердили остальные.
— Слишком поздно? — спросил чей-то голос.
— Время не упущено, — заметил Эрбель. — Тихо!
Все снова замерли.
Спустя несколько минут Эрбель просиял.
— Клюет, — сообщил он.
— Отлично! — подхватил Парижанин. — Теперь поводи немного!
Эрбель подергал за веревку, как за шнур колокольчика.
— Все еще клюет? — спросил Парижанин.
— Есть! — воскликнул Эрбель.
Он стал подтягивать удочку на себя, а другие пленники привстали на цыпочки, пытаясь увидеть, что он вытянет.
Вытянул он небольшое стальное лезвие, тонкое, как часовая пружина, острое, как щучий зуб.
— Знаю я эту рыбку, — молвил парижанин, — она зовется пилой.
— И ты знаешь, под каким соусом ее готовят, а? — отозвался Эрбель.
— Отлично знаю.
— Тогда не будем тебе мешать.
Эрбель отвязал пилу, и через пять минут она бесшумно вгрызлась в борт «Королю Якову», расширяя люк, чтобы через него мог пролезть человек.
Тем временем Парижанин, чей гибкий ум умел связывать между собой различные факты так же ловко, как Пьер Эрбель завязывая галстуки, шепотом рассказывал товарищам, каким образом Эрбель добыл пилу.
Тремя днями раньше на борту «Короля Якова» французский хирург, поселившийся в Портсмуте, проводил ампутацию. Пьер Эрбель перекинулся с ним парой слов. Очевидно, он попросил соотечественника одолжить ему пилу, а тот обещал и сдержал слово.
Когда Парижанин высказал это предположение, Пьер Эрбель кивнул в знак того, что тот угадал.