Сальватор
Шрифт:
Лодка отчалила.
— Счастливого пути! — крикнул Пьер Эрбель. — Теперь вот что, — продолжал он. — Через полчаса рассветет; давайте снимемся с якоря и приготовимся к отплытию.
Пятеро наших беглецов провели час в томительном ожидании, наконец на востоке небо стало сереть — это называется английской зарей.
Почти в то же время яркая вспышка, предшествовавшая пушечному выстрелу, пронесшемуся над волнами и докатившемуся до берегов, блеснула на борту величавого трехпалубного корабля, который, подобно движущейся крепости, охранял вход в гавань.
Для шлюпа это был сигнал к отплытию.
Он не стал ждать повторного разрешения.
Беглецы подняли английский флаг и на расстоянии пистолетного выстрела прошли мимо адмиральского судна.
Стоя на релинге, Эрбель замахал шляпой и крикнул что было сил:
— Ура королю Георгу!
Стол на борту шлюпа изысканностью не отличался, однако по сравнению с тем, как пленников кормили на борту их понтона, даже самая простая еда казалась им настоящим пиршеством.
Отдадим беглецам справедливость: в каждой их трапезе непременным участником был и незадачливый Питкерн. Когда опасность для беглецов миновала, их пленник тоже получил послабление: ему вынули кляп изо рта и развязали руки, а Пьер Эрбель прочел ему, как прежде — своим товарищам, курс кимрской истории. Питкерн все понял, однако это показалось ему малоутешительным; он дал себе слово впредь остерегаться всех, кто заговорит с ним на гэльском языке.
Всякий раз как вдалеке показывалось судно, Питкерна заставляли спуститься в каюту. А суда попадались навстречу довольно часто. Но шлюп был английской постройки, шел под британскими парусами, на его гафеле были три английских леопарда, шотландский лев, ирландская лира, даже три французские лилии (они исчезли лишь двадцатью годами позже). Было невозможно предположить, что утлое французское суденышко отважится появиться среди английских крейсеров, и никому не приходило в голову, что пятеро матросов, преспокойно развалившиеся на палубе и предоставившие ветру и парусам делать за них всю работу, и есть те самые пятеро пленников, что бегут во Францию.
А ветер дул попутный, и им не нужно было ни о чем беспокоиться.
На следующее утро, то есть через двадцать четыре часа после выхода из портсмутской гавани, они узнали мыс Аг.
Надо было убрать паруса, чтобы не проскочить его и не оказаться среди островов Олдерни, Гернси, Сарк, Джерси, принадлежащих Англии со времен Генриха I и докучливо надзирающих за нашими берегами.
Беглецы пошли бейдевинд прямо на Бомон.
Невозможно описать, какие чувства охватили недавних пленников, когда наконец они увидели родную землю не в туманной дымке, а наяву, с ее холмами, гаванями, бухточками, извилинами берега.
А когда они увидели белые домики с поднимавшимися над крышами дымками, они так засмотрелись на родные берега, что забыли спустить английский флаг.
Пушечное ядро, вспоровшее воду в ста саженях от шлюпа, вывело их из восторженного состояния.
— Что это они делают? — возмутились наши французы. — По своим стрелять?
— Нет, черт побери, не по нам они палят, — возразил Эрбель, — а вот по этой синей английской тряпке.
И он поспешил снять флаг, но было слишком поздно: «Прекрасную Софи» уже заметили. Кстати сказать, и без флага было бы понятно, что шлюп английский.
На флоте как на суше: пустите самую очаровательную англичанку, даже если она воспитывалась во Франции, в толпу француженок, и вы отличите англичанку по походке.
Итак, шлюп дважды был признан английским: и по флагу, и по внешнему виду. Хотя Эрбель и спустил флаг, за первым ядром последовало второе, и упало оно так близко от «Прекрасной Софи», что палубу окатило водой.
— Ах так! — вскричал Парижанин. — Значит, они не признают в нас друзей?
— Что делать? — недоумевали остальные.
— Идите вперед, — заявил Эрбель. — На борту шлюпа вряд ли найдется французский флаг, и нас в любой французской гавани ожидает такой же прием.
— Мы же можем найти скатерть, салфетку или кусок белой рубашки, — предположил Парижанин.
— Конечно, — но сейчас нас уже заметили и приняли за англичан… Смотрите, вон снимается с якоря корвет. Через десять минут он начнет преследование. Если мы попробуем бежать, через час он нас настигнет и потопит. Как нам во время погони дать понять, что мы французы? Значит, пойдем вперед, дети мои! Да здравствует Франция!
Раздалось дружное «Да здравствует Франция!» — и беглецы продолжали идти прямо на Бомон.
Огонь прекратился. Казалось, пушкари решили, что один шлюп вряд ли сможет высадить десант на французский берег.
Но через несколько минут новый выстрел, на сей раз более точный, угодил в рею и пробил обшивку «Прекрасной Софи».
— Ну, время терять нельзя, — заметил Эрбель, — нацепите на какой-нибудь багор белую тряпку и дайте знать, что мы хотим вступить в переговоры.
Все было сделано так, как просил Эрбель.
Но французы либо не заметили белую тряпку, либо не поверили в искренность англичан — огонь продолжался.
Пьер Эрбель сбросил с себя одежду.
— Какого черта ты еще задумал? — удивился Парижанин. — Хочешь показать им свой зад? Это же все-таки не флаг.
— Нет, зато я им сейчас скажу, кто мы такие, — заявил Эрбель.
Он прыгнул с релинга вниз головой, исчез в волнах, вынырнул метрах в семи от шлюпа и поплыл прямо к порту.
А шлюп лег в дрейф в знак того, что не намерен удаляться от берега.
При виде бросившегося в воду человека, а также судна, отдающего себя на волю победителя, французы прекратили огонь. Вскоре навстречу пловцу вышла шлюпка.
Командовал ею боцман родом из Сен-Мало.
По воле случая — в данных обстоятельствах ставшего удивительным — оказалось, что Пьер Эрбель брал у этого старого морского волка первые уроки каботажного плавания.
Он узнал своего учителя и окликнул его по имени.
Моряк поднял голову, приставил руку к глазам и, бросив руль, перебежал на нос: