Сальватор
Шрифт:
— Как же?
— Оставаясь корсаром… Вы позволите сказать вам правду?
— Говорите.
— Пока я приказываю, я отличный моряк; как только мне придется исполнять чью-то волю, я не буду стоить и последнего из своих матросов.
— Но ведь всегда приходится кому-то повиноваться.
— Клянусь честью, — ответил капитан, — до сих пор, гражданин консул, я повиновался разве лишь Богу, да и то только если он мне приказывал через своего первого адъютанта, его высочество ветер, убрать паруса и идти без них; и мне не раз доводилось, когда меня обуревал демон непокорности, с опущенными парусами, кливером и бизанью, подчинять себе море. А если бы я был капитаном фрегата, то должен был бы повиноваться не только Богу, но и вице-адмиралу, адмиралу, морскому министру, да откуда мне знать, кому еще? На одного слугу будет слишком много хозяев.
— Ну, я вижу, вы не забыли, что принадлежите к роду Куртене, — заметил первый консул, — и что ваши предки царствовали в Константинополе.
— Вы правы, гражданин первый консул, я этого не забыл.
— Однако я не в силах назначить вас императором Константинопольским, хотя мне чуть было не удалось совершить обратное тому, что сделал Бодуэн, то есть вернуться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
— Нет, гражданин, но вы можете сделать другое.
— Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите союза со славой, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
— Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
— Вы женитесь на какой-нибудь пфальцской принцессе или немецкой маркграфине?
— Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
— Дьявольщина! — вскричал Бонапарт. — Не везет же мне: там — Сен-Жан-д’Акр, а здесь — вы!.. Что же вы намерены делать, капитан?
— А вот что, гражданин: для начала женюсь, так как мне не терпится это сделать, и, если бы не вы, даю слово, я не двинулся бы до свадьбы из Сен-Мало.
— Ну, а после женитьбы?
— Буду наслаждаться мирной жизнью, проедая свои три миллиона и приговаривая, как пастух Вергилия:
O Meliboe! Deus nobis haec otia fecit. [23]23
О Мелибей! Нам бог спокойствие это доставил. — «Буколики», I, 6. Перевод С. Шервинского.
— Гражданин капитан! Я не слишком силен в латыни.
— Да, особенно когда речь о мирной жизни, верно? Но я не прошу у вас тридцатилетнего мира. Нет, год-другой насладиться семейным счастьем, и хватит. А потом, клянусь честью, с первым же пушечным выстрелом я… что ж, моя «Прекрасная Тереза» еще цела!
— Значит, я ничего не могу для вас сделать?
— По правде сказать, я думаю…
— И никак ничего не придумаете?
— Нет, но если мне что-нибудь придет в голову, я вам напишу, слово Эрбеля!
— Неужели я даже не смогу быть крестным вашего первенца?
— Вам не повезло, гражданин консул: я уже дал слово другому.
— Кому же?
— Пьеру Берто по прозвищу Монтобан, нашему боцману.
— А этот плут не может уступить мне свою очередь, капитан?
— Да что вы! Он не уступил бы ее даже китайскому императору. Да и ничего не скажешь: он завоевал это право шпагой.
— Каким образом?
— Он был вторым на палубе «Калипсо» и, между нами, храбрецами, говоря, генерал, даже первым, если уж быть точным… Словом, я просто закрыл на это глаза.
— Ну, капитан, раз уж мне с вами так не везет, вы, может быть, позволите мне о вас иногда справляться?
— Стоит вам начать войну, гражданин первый консул, и вы обо мне услышите, это я вам обещаю.
— Итак, с должника нужно брать хотя бы то, что он может отдать: до встречи в случае войны!
— До свидания, гражданин первый консул!
Пьер Эрбель пошел было к двери, но снова вернулся.
— Нет, я не могу вам обещать и свидания, — поправился он.
— Это почему?
— Потому что вы сухопутный генерал, а я моряк. Значит, маловероятно, что мы встретимся, если вы будете воевать в Италии или Германии, а я — в Атлантическом или Индийском океане; итак, удачи вам в ваших кампаниях, гражданин первый консул.
— А вам удачных плаваний, гражданин капитан.
На том капитан и первый консул расстались, а встретились вновь лишь пятнадцать лет спустя в Рошфоре.
Через три дня после того, как Пьер Эрбель покинул Тюильри, он с распростертыми объятиями вошел в скромный дом Терезы Бреа, находившийся в деревне Планкоэт, что на Аргеноне, в пяти льё от Сен-Мало.
Тереза радостно вскрикнула и бросилась Пьеру на грудь.
Она не видела его три года. Она слышала, что он вернулся в Сен-Мало и в тот же день уехал в Париж.
Другая впала бы в отчаяние и стала бы гадать, какое неотложное дело могло заставить ее возлюбленного отказаться от встречи с ней. Но Тереза твердо верила в слово Пьера; она преклонила колени перед планкоэтской Божьей Матерью, даже не думая о причине его неожиданного отъезда.
И как мы видели, Пьер приехал в Париж за час до назначенной аудиенции, а покинул столицу час спустя: его отсутствие длилось всего шесть дней. Правда, Терезе они показались шестью столетиями.
Когда она увидела своего любимого, она метнулась ему навстречу, а из ее губ или, вернее, из самого сердца вырвался радостный крик.
Пьер расцеловал ее в мокрые от слез щеки и спросил:
— Когда свадьба, Тереза?
— Когда хочешь, — отвечала та. — Я уже семь лет как готова, а о нашей помолвке объявлено уже три года назад.
— Значит, нам осталось только предупредить мэра и кюре?
— Ну, конечно!
— Идем предупредим их, Тереза! Я не согласен с теми, кто говорит: «Он ждал шесть лет, подождет еще». Нет, я, наоборот, считаю так: я ждал шесть лет и полагаю, что этого вполне достаточно, — больше ждать я не хочу!