Сальватор
Шрифт:
— Я считал вас республиканцем, — заметил Наполеон.
— А я и есть республиканец, сир.
— Почему же вы не видите во мне врага?
— Потому что я прежде всего патриот. О да, сир, я глубоко сожалею, что вы, подобно Вашингтону, не предоставили нации полную свободу. Но если вы не сделали Францию свободной, то во всяком случае сделали ее великой; вот почему я пришел вам сказать: «Будь вы счастливы и на вершине славы, сир, вы бы меня не увидели».
— Да, а когда я несчастен и лишен всего, вы, отдав мне свое состояние, пришли предложить и жизнь. Вашу руку, капитан Эрбель! За эту преданность я могу заплатить лишь признательностью.
— Вы ее принимаете, сир?
— Да, однако что вы намерены мне предложить?
— У меня к вам три предложения, сир. Угодно ли вам отправиться в Париж по Луаре? Армия Вандеи под командованием генерала Ламарка, а также армия Жиронды под командованием генерала Клозеля в вашем распоряжении. Нет ничего проще, как обвинить временное правительство в измене и двинуться против него во главе двадцати пяти тысяч солдат и ста тысяч фанатично преданных вам крестьян.
— Это было бы вторым возвращением с острова Эльба, а мне бы не хотелось начинать все сначала. Кроме того, я устал, сударь. Я хочу отдохнуть и посмотреть, чем мир меня заменит, когда самого меня здесь уже не будет. Перейдем ко второму вашему предложению.
— Ваше величество! Есть человек, за которого я ручаюсь головой, мой помощник Пьер Берто; его корвет стоит в устье Сёдра. Вы сядете на коня, переправитесь через солончаковые болота, потом на фелуке выйдете через пролив Момюсон, обойдете таким образом англичан и встретитесь в море с американским судном «Орел». Как видите, его название — добрый знак.
— Это бегство, сударь, словно я преступник, а я бы хотел покинуть Францию как император, сходящий с трона!.. Ваше третье предложение?
— Третий способ — наиболее рискованный, однако я за него отвечаю.
— Посмотрим.
— Два французских фрегата, «Ива» и «Медуза», стоящие на якоре под прикрытием батарей на острове Экс, предоставлены в распоряжение вашего величества французским правительством, не так ли?
— Да, сударь, однако если гавань блокирована?..
— Погодите, ваше величество… Я знаком с командирами этих фрегатов, это храбрые офицеры: капитан Филибер и капитан Поне.
— И что же?
— Выбирайте сами, на какой из этих двух фрегатов вы сядете. «Медуза», например, — самое быстроходное судно. Блокада состоит из двух кораблей: шестидесятичетырехпушечного «Беллерофона» и восьмидесятипушечного «Великолепного». Я на своем бриге буду отвлекать «Беллерофона»; капитан Филибер сядет со своей «Ивой» на хвост «Великолепному». Пройдет больше часа, прежде чем они нас потопят! За это время вы пройдете на «Медузе», и не как беглец, а как победитель, под огненной триумфальной аркой.
— Чтобы я себя упрекал в гибели двух кораблей вместе с экипажами, сударь?! Никогда!
Капитан Эрбель удивленно посмотрел на Наполеона.
— А Березина, сир? А Лейпциг? А Ватерлоо?
— Это было сделано ради Франции, а ради нее я имел право пролить кровь французов. Теперь же я сделал бы это для себя лично.
Наполеон покачал головой и еще тверже повторил:
— Никогда.
Тринадцатого числа того же месяца он обратился к принцу-регенту со знаменитым письмом, ставшим, увы, достоянием истории:
«Ваше Королевское Высочество!
Будучи мишенью заговоров, раздирающих мою страну, а также враждебности великих европейских держав, я завершил свою политическую карьеру и отправляюсь, как Фемистокл, к очагу британского народа. Я отдаю себя под покровительство его законов, коего настоятельно прошу у Вашего Королевского Высочества, как у наиболее могущественного, надежного и великодушного из моих недругов.
На следующий день, 15 июля, император поднялся на борт «Беллерофона».
Пятнадцатого октября он высадился на острове Святой Елены.
Ступив на проклятый остров, он оперся на руку г-на Сарранти и шепнул ему на ухо:
— О! Почему я не принял предложение капитана Эрбеля!
XXIX
ВИДЕНИЕ
Конец истории капитана Эрбеля прост и много времени не займет.
Как и все, кто принимал участие в возвращении 1815 года, Пьер Эрбель претерпел гонения.
Его не расстреляли, как Нея или Лабедуайера, только потому, что он не давал клятву верности Бурбонам, и его преследователи не знали, какое обвинение против него выдвинуть. Но акции каналов, которые дал Пьеру Эрбелю император в обмен на его деньги, обесценились; полномочия на вырубку леса не были подтверждены; «Прекрасную Терезу» арестовали как контрабандистское судно и конфисковали; наконец банкир, у которого хранилось остальное состояние капитана, разорился из-за политических событий, был вынужден объявить себя несостоятельным и заплатил лишь десять процентов.
Из всего огромного состояния Эрбелю удалось спасти примерно пятьдесят тысяч франков и небольшую ферму.
Пьер Берто оказался более удачлив или ловок, чем он: наученный реакцией 1814 года, он не стал ждать реакции 1815 года и ушел на своем корвете, погрузив все свое добро.
Однако что сталось с ним и его экипажем? Никто так ничего с тех пор о нем и не слышал. Полагали, что корабль погиб со всем экипажем и имуществом во время какого-нибудь шторма. Если так случилось, значит, Пьер Берто умер как подобает моряку, и Тереза стала поминать его в молитвах, а Пьер Эрбель заказал по нему мессу; оба они рассказывали о Пьере Берто его крестнику как о замечательном человеке, который был бы мальчику вторым отцом, если бы когда-нибудь вернулся. Потом все успокоилось — так бывает с рекой: ее воды замутятся на время, когда в нее ворвется поток или обрушится лавина, а потом она снова неспешно понесет свои волны. Так прошло три года, и когда кто-нибудь заговаривал о Пьере Берто, Эрбель со вздохом отвечал: «Бедный Пьер!» Тереза смахивала слезу и начинала молиться, а их сын говорил: «Он был моим крестным, да, папа? Я очень люблю крестного!»
И этим все было сказано.
Впрочем, Пьер Эрбель перенес собственное разорение по-философски. Теперь его состояние не превышало того, что он унаследовал от отца.
Когда его брат вернулся во Францию, Пьер предложил продать ферму и разделить деньги.
Генерал Эрбель отказался, называя брата пиратом; позднее он получил немалую долю из миллиарда, ассигнованного на возмещение убытков, понесенных эмигрантами, но не предложил Пьеру половину. Пьер, разумеется, отказался бы, даже если бы и получил такое предложение, и оба брата продолжали любить друг друга каждый по-своему: капитан — от всего сердца, генерал — с долей рассудочности.