Сальватор
Шрифт:
— Боюсь, что мы не увидимся, брат, — вздохнул Пьер Эрбель.
— Тогда обними меня, старый негодяй!
Он распахнул объятия, и достойнейший капитан нежно и вместе с тем почтительно, как подобает младшему брату, припал к его груди.
Потом, словно боясь поддаться охватившей его нежности, что было бы противно его правилам и, главное, взглядам, генерал вырвался из объятий брата и бросил на прощанье Петрусу:
— Сегодня вечером или завтра я увижу вас у себя, не так ли, досточтимый племянник?
Генерал поспешил к лестнице и сбежал вниз с легкостью двадцатилетнего юноши, бормоча себе под нос:
— Вот чертов пират! Неужели я так никогда и не смогу сдержать слез при виде этого разбойника?!
XXXI
ОТЕЦ И СЫН
Едва за генералом захлопнулась дверь, как Пьер Эрбель снова протянул сыну руки. Не разжимая объятий, тот увлек отца к софе, усадил его и сел рядом сам.
Вспомнив слова, вырвавшиеся напоследок у старшего брата, капитан скользнул взглядом по роскошному убранству мастерской, по гобеленам с изображением царствующих особ, по старинным сундукам эпохи Возрождения, греческим пистолетам с серебряными приливами ствола, арабским ружьям с коралловыми инкрустациями, кинжалам в ножнах из золоченого серебра, богемскому стеклу и старинному фландрскому серебру.
Осмотр был кратким, после чего капитан перевел взгляд на сына, по-прежнему открыто и радостно ему улыбаясь.
Петрус же устыдился своей роскоши, вспомнив голые стены планкоэтской фермы и глядя на скромный костюм отца. Молодой человек опустил глаза.
— И это все, сынок, что ты можешь мне сказать? — с нежным укором спросил капитан.
— О простите меня, отец! — взмолился Петрус. — Я упрекаю себя за то, что вынудил вас бросить умирающего друга и приехать ко мне, хотя я вполне мог подождать.
— Вспомни, сынок: в своем письме ты говорил совсем другое.
— Верно, отец, извините меня. Я написал, что мне нужны деньги, но не сказал: «Бросьте все и привезите мне их сами»; я не говорил…
— Не говорил?.. — повторил капитан.
— Нет, отец, нет! — обнимая его, вскричал Петрус. — Вы отлично сделали, что приехали, и я рад вас видеть.
— Знаешь, Петрус, — продолжал отец, чей голос потеплел от сыновнего объятия, — мне необходимо было приехать: мне нужно серьезно с тобой поговорить.
У Петруса отлегло от сердца.
— A-а, я догадываюсь, отец! — сказал он. — Вы не могли исполнить мою просьбу и пожелали сказать мне об этом сами. Не будем больше об этом говорить, я потерял голову, я был не прав. Дядя все мне отлично объяснил перед вашим приездом, а теперь, когда я вижу вас, я и сам понимаю, как я заблуждался.
Капитан по-отечески улыбнулся и покачал головой.
— Нет, ничего ты не понимаешь.
Он вынул из кармана бумажник и положил его на стол со словами:
— Вот твои десять тысяч!
Петрус был подавлен этой неистощимой добротой.
— Отец! — вскричал он. — Нет, ни за что!
— Почему?
— Я одумался, отец.
— Одумался, Петрус? Не понимаю…
— Дело вот в чем, отец: вот уже полгода я злоупотребляю вашей добротой, полгода вы делаете больше того, что в ваших силах; полгода я вас разоряю.
— Несчастный мальчик, ты меня разоряешь!.. Это не так уж трудно.
— Как видите, я прав, отец.
— Не ты меня разоряешь, бедный мой Петрус, а я тебя разорил!
— Отец!
— Да! — мысленно возвращаясь к прошлому, печально выговорил капитан. — Я сколотил королевское состояние или, вернее, это состояние сколотилось само собой, потому что я никогда не думал о деньгах, и ты помнишь, как это состояние рухнуло…
— Да, отец, и я горжусь нашей бедностью, когда вспоминаю о том, ради чего мы лишились богатства.
— Согласись, Петрус, что, несмотря на бедность, я никогда ничего не жалел ради твоего образования и счастья.
Петрус остановил отца.
— И даже ради моих капризов, отец!
— Как же иначе? Я хотел, чтобы ты был счастлив, мой мальчик. Что бы я сказал твоей матери, если бы она явилась ко мне и спросила: «Как там наш сын?»
Петрус опустился перед отцом на колени и разрыдался.
— Перестань, иначе я не смогу с тобой говорить, — растерялся Пьер Эрбель.
— Отец! — воскликнул Петрус.
— Впрочем, все, что я хотел тебе сказать, я могу отложить до другого раза.
— Нет, нет, говорите теперь же, отец…
— Мальчик мой! — начал капитан, поднявшись, чтобы освободиться из объятий Петруса. — Вот деньги, которые тебе нужны. Надеюсь, ты извинишься за меня перед моим братом, не правда ли? Скажи ему, что я боялся опоздать и потому вернулся тем же дилижансом, который доставил меня сюда.
— Сядьте, отец! Дилижанс отправляется в семь часов вечера, а сейчас два часа пополудни. У вас впереди пять часов.
— Ты думаешь? — проговорил капитан, не находя, что ответить.
Он машинально достал из жилетного кармана серебряные часы на стальной цепочке, доставшиеся ему от отца.
Петрус взял в руки часы и поцеловал. Много раз он еще маленьким мальчиком прислушивался с наивным детским изумлением к тому, как тикает эта семейная реликвия!
Он устыдился своей золотой цепочки на шее, часов с бриллиантовым гербом, подвешенных на этой цепочке и покоившихся в кармане его жилета.
— Ах, любимые мои часы! — прошептал Петрус, целуя старые серебряные часы отца.
Капитан не понял.
— Подарить их тебе? — предложил он.
— Часы, отмерявшие время ваших сражений и побед, часы, всегда стучавшие, как и ваше сердце, одинаково ровно в минуты опасности и в минуты покоя! — вскричал Петрус. — Я их недостоин. О нет, отец, никогда, никогда!