Сальватор
Шрифт:
— Нет, опасность грозит вовсе не оттуда, откуда ты думаешь, друг мой.
— Где же она? — спросил Петрус.
— В нас самих, в наших сердцах, у нас на губах, в наших объятиях… Сжалься надо мной, Петрус… Я слишком сильно тебя люблю!
— Регина! Регина! — вскричал Петрус, сжал в руках голову девушки и страстно припал к ее губам.
Неизвестно, сколько длился этот пылкий и ангельски чистый поцелуй, в котором души их словно слились воедино. С неба сорвалась звезда и, казалось, упала в нескольких шагах от них.
Регина собралась с силами и вырвалась из объятий молодого человека.
— Не будем падать с небес, как эта звезда, любимый мой, — проговорила Регина, нежно глядя на Петруса прекрасными, полными слез глазами.
Тот взял ее за руку, привлек к себе и по-братски поцеловал ее в лоб.
— Перед лицом Бога, который нас видит, — сказал он, — перед звездами, его очами, целую вас в знак высочайшего уважения и самого глубокого почтения.
— Благодарю тебя, друг мой! — отозвалась Регина. — Подставь свой лоб.
Петрус повиновался, и молодая женщина вернула ему только что полученный поцелуй.
В это мгновение часы пробили трижды и появилась Нанон.
— Через полчаса начнет светать, — сказала она.
— Как видишь, Нанон, мы прощаемся, — отозвалась Регина.
И они расстались.
Но, прежде чем уйти, Регина удержала руку Петруса.
— Друг мой, — сказала она, — завтра, надеюсь, ты получишь от меня письмо.
— Я тоже надеюсь, — сказал молодой человек.
— Хорошее письмо!
— Все твои письма хороши, Регина, а последнее всегда лучше предыдущих.
— Это будет лучшее из лучших.
— Ах, Господи, я так счастлив, что мне даже страшно.
— Не бойся и будь счастлив, — успокоила его Регина.
— О чем же ты расскажешь мне в этом письме, любовь моя?
— Потерпи! Не следует ли нам оставлять немножко радости на те дни, когда мы не видимся?
— Спасибо, Регина, ты ангел.
— До свидания, Петрус.
— До скорого свидания, верно?
— Поглядите, — вмешалась Нанон, — я же говорила: вот и рассвет.
Петрус горестно покачал головой и пошел прочь, непрестанно оборачиваясь.
Что говорила Нанон о рассвете?
В эту минуту влюбленным, напротив, показалось, что небо затянуто траурным крепом, соловей умолк, звезды погасли: весь этот сказочный мир, созданный для них одних, исчез с их последним поцелуем.
XXXIX
ИЕРУСАЛИМСКАЯ УЛИЦА
Покидая трех друзей, Сальватор сказал: «Я попытаюсь спасти господина Сарранти, которого должны через неделю казнить».
Когда молодые люди разошлись по своим делам, Сальватор торопливо спустился по улице Анфер, свернул на улицу Лагарп, миновал мост Сен-Мишель, пошел вдоль набережной, и примерно в то же время, когда каждый из трех его друзей прибыл на место свидания, сам он стоял перед зданием префектуры.
Как и в первый раз, привратник остановил Сальватора и спросил:
— Что вам угодно?
Как и в первый раз, Сальватор представился.
— Простите, сударь, — извинился привратник, — я вас не сразу узнал.
Сальватор прошел мимо него.
Потом он пересек двор, вошел под арку, поднялся на третий этаж и очутился в приемной, где сидел дежурный.
— Здесь господин Жакаль? — спросил Сальватор.
— Он вас ждет, — доложил полицейский, распахнув дверь в кабинет г-на Жакаля.
Сальватор вошел и заметил начальника полиции в глубине огромного вольтеровского кресла.
При появлении молодого человека г-н Жакаль поднялся и предупредительно пошел ему навстречу.
— Как видите, я вас ждал, дорогой господин Сальватор, — сказал он.
— Благодарю вас, сударь, — произнес Сальватор свысока (так обычно он говорил с начальником полиции).
— Не вы ли сами предупредили, что нам предстоит небольшая загородная прогулка? — заметил г-н Жакаль.
— Вы правы, — согласился Сальватор.
— Прикажите заложить коляску, — приказал г-н Жакаль дежурному полицейскому.
Тот вышел.
— Садитесь, дорогой господин Сальватор, — пригласил г-н Жакаль молодого человека, указывая на стул. — Через пять минут мы сможем отправиться в путь. Я приказал держать лошадей наготове.
Сальватор сел, но не туда, куда указывал г-н Жакаль, а подальше от начальника полиции.
Можно было подумать, что Сальватор избегал соприкосновения с полицейской ищейкой.
От внимания г-на Жакаля не укрылось это движение, однако он лишь едва заметно сдвинул брови.
Он вынул из кармана табакерку, набил нос табаком, потом откинулся в кресле и поднял очки на лоб.
— Знаете ли, о чем я думал, когда вы вошли, господин Сальватор?
— Нет, сударь, я не умею читать чужие мысли, это не входит в мои обязанности.
— Я спрашивал себя, где вы черпаете силы любить ближних?
— В собственной совести, сударь, — отвечал Сальватор. — Я всегда восхищался, даже больше чем Вергилием, стихами карфагенского поэта, сказавшего так, может быть, именно потому, что он был рабом:
Homo sum, et nil humani a me alienum puto. [28]— Да, да, — кивнул г-н Жакаль, — я знаю эти стихи: они принадлежат Теренцию, не правда ли?
Сальватор утвердительно кивнул.
28
«Я — человек! Не чуждо человеческое мне ничто» (лат.). — Теренций, «Самоистязатель», I, 1.— Перевод А. Артюшкова.