Сальватор
Шрифт:
С той самой минуты, как запоздалая любовь поселилась в сердце Людовика, он целые дни напролет мечтал о Рождественской Розе, а с наступлением темноты подолгу простаивал под окнами девочки, как Петрус гулял перед дверью Регины.
Стояла прекрасная летняя ночь. Синий сумеречный свет, разлитый в воздухе, был чист и прозрачен, словно это было неаполитанское небо над Байским заливом. Луны не было видно, зато звезды искрились ярким и мягким светом. Все это напоминало тропический пейзаж, когда, как сказал Шатобриан, тьма — это не ночь, а отсутствие дня.
Людовик не сводил взгляда с окон Рождественской Розы, всей душой отдаваясь охватившему его волнению, и наслаждался несравненной прелестью этой ночи.
Он не сказал Розе, что придет, они не назначали друг другу свидания. Но девушка знала: редко случалось, чтобы Людовик не появился около полуночи или часу ночи и не ждал, когда, поднявшись к себе, она отворит окно. Его еще больше утвердило в этом мнении то, что, едва осветившись на мгновение, окна сейчас же погрузились в темноту. Рождественская Роза оставила свечу в туалетной комнате, потом потихоньку отворила окно и, ставя на подоконник розовый куст, окинула взглядом улицу.
Ее глаза, еще не привыкшие к темноте, не сразу разглядели Людовика в тени под дверью противоположного дома.
Зато Людовик отлично все видел, он подал голос, заставивший девушку затрепетать всем существом.
— Роза! — позвал он.
— Людовик! — отозвалась Роза.
Кто кроме него мог окликнуть ее таким нежным голосом, похожим на дыхание ночи?
Людовик одним прыжком перескочил улицу.
Перед домом Броканты стояла одна из тех высоких каменных тумб, какие теперь можно встретить лишь на углу какого-нибудь старинного дома в Маре. Людовик вспрыгнул на тумбу, откуда, протянув руку, мог схватить и пожать девушке ручки. Он долго не отпускал их, шепча лишь:
— Роза! Дорогая Роза!
Девушка не могла от волнения вымолвить даже имени молодого человека: она смотрела на него, и ее грудь вздымалась, дыша жизнью и счастьем.
Слова были излишни; влюбленные отлично все чувствовали, но не умели выразить свои чувства и вложили все, что было у них на душе, в нежное пожатие. Голос ничего не добавил бы к этому концерту, где взгляды стали песней.
Людовик задержал руки Розы в своих руках, а она и не думала их отнимать.
Он любовался ею, впав в восторженное состояние, в которое повергается младенец или слепой, впервые увидевшие свет.
Наконец он нарушил тишину:
— Ах, Роза! Дорогая Роза!
— Друг мой! — ответила девушка.
Но как она произнесла это простое слово «друг»! С какой восхитительной интонацией! Передать это мы не в силах. Одно это слово привело Людовика в дрожь.
— Да, я ваш друг, Роза! Самый нежный, самый верный и самый почтительный… Твой друг, твой брат, возлюбленная сестра!
В это мгновение он услышал шаги. Похоже, кто-то старался ступать тихо, но на пустынной мостовой они отдавались звонко, будто на гулких плитах собора.
— Кто-то идет! — шепнул Людовик.
Он спрыгнул с тумбы и, торопливо перебежав дорогу, укрылся на углу улиц Ульм и Почтовой.
Он разглядел вдалеке две тени.
Рождественская Роза тем временем притворила окно, но оставалась, разумеется, за занавеской.
Две тени приближались: двое мужчин как будто искали дом.
Подойдя к двери Броканты, они остановились, оглядели первый этаж, затем окна антресолей, потом тумбу, на которой мгновение назад стоял Людовик.
«Что нужно этим двоим?» — подумал Людовик; он перешел улицу и крадучись стал подбираться как можно ближе.
Он двигался бесшумно и скрытно, так что двое незнакомцев его не заметили, и он услышал, как один из них сказал другому:
— Это здесь.
«Что бы это значило?» — подумал Людовик, раскрывая сумку с инструментами и вынимая самый острый из своих скальпелей, чтобы на всякий случай иметь оружие.
Однако двое уже, очевидно, увидели и сказали все, что хотели; они круто развернулись, перешли улицу наискосок и удалились по Почтовой.
— О-о! — пробормотал Людовик. — Значит, Рождественской Розе в самом деле грозит беда, как предсказывала Броканта?
Роза, как мы сказали, скрылась и затворила окно; но, как мы опять-таки сказали, она оставалась стоять за занавеской и в щелку видела, как двое мужчин уходят по Почтовой улице.
Когда они исчезли из виду, она снова отворила окно и выглянула.
Людовик опять влез на тумбу и взял девушку за руки.
— Что это было, друг мой? — спросила она.
— Ничего, дорогая Розочка, — постарался ее успокоить Людовик. — Очевидно, двое запоздалых прохожих возвращаются домой.
— Мне страшно, — призналась Роза.
— Мне тоже, — прошептал Людовик.
— Ты боишься? — не поверила девушка. — Ты? Ну, я-то понятно, почему боюсь: меня напугала Броканта…
Людовик кивнул, будто хотел сказать: «Мне это известно, черт возьми!»
— Да, знаешь, дорогой друг, — продолжала Роза, — я сейчас читаю книжку, которую ты мне дал: «Поля и Виргинию». До чего же красивая история! Такая красивая, что мне не хотелось уходить к себе.
— Дорогая Розочка!
— Но я знала, что ты должен прийти. А я все не поднималась… На чем я остановилась?
— Ты сказала, дитя мое, что тебя напугала Броканта.
— Да, верно. Зато теперь ты здесь, и мне не страшно.
— Еще ты сказала, что тебе так понравилась книга «Поль и Виргиния», что ты не хотела подниматься.
— Нет, не хотела. Вообрази, мне казалось, что я вижу сон. Мне снилось то время, о котором я совершенно забыла. Скажи, Людовик, ведь ты так много знаешь — правда, что мы все уже жили раньше, прежде чем явились на свет?
— Ах, девочка моя! Ты прикоснулась своими прелестными маленькими пальчиками к тайне, которую люди пристально изучают уже шесть тысячелетий.