Сальватор
Шрифт:
— Вы?! — вскрикнул г-н Баратто, и его щеки залила смертельная бледность.
— Я! — все так же флегматично ответил Сальватор.
— Это ложь! — пролепетал нотариус. — Господин Конрад де Вальженез мертв.
— Господин Конрад де Вальженез перед вами.
Во время этой непродолжительной беседы метр Баратто остановил затравленный взгляд на молодом человеке; очевидно, нотариус призвал на помощь свою память и действительно признал неоспоримое сходство посетителя с Конрадом де Вальженезом: от категорического отрицания он перешел к другой форме диалога.
— Предположим, это так; что дальше?
— Согласитесь, что это уже кое-что! — заметил Сальватор.
— Какая вам от этого выгода?
— Прежде всего, я жив, а это немало. Кроме того, это доказывает, что я вас не обманывал, когда сказал, что явился от имени господина де Вальженеза, поскольку я действительно господин де Вальженез. Наконец, это позволяет мне надеяться, что вы выслушаете меня с большим вниманием и большей вежливостью.
— Но ведь, господин Конрад…
— Конрад де Вальженез! — поправил его Сальватор.
— Но ведь, господин Конрад де Вальженез, вам лучше, чем кому бы то ни было известно, что произошло после смерти вашего уважаемого отца.
— Лучше, чем кому бы то ни было, это верно, — подтвердил молодой человек тоном, от которого застыла кровь в жилах нотариуса.
Однако тот решил идти напролом и добавил с насмешливой улыбкой:
— И все же не лучше, чем мне.
— Не лучше, но так же хорошо.
На мгновение наступила тишина; Сальватор остановил на служителе закона взгляд, каким змея завораживает птичку.
Но как птичка не падает без борьбы в пасть змеи, так и г-н Баратто попытался бороться.
— Так что вам угодно? — спросил он.
— Прежде всего ответьте: уверены ли вы, что я Конрад де Вальженез? — спросил Сальватор.
— Насколько можно быть уверенным в присутствии человека, в похоронах которого я принимал участие, — отозвался нотариус, надеясь вернуться на путь сомнения.
— Иными словами, вы приняли участие в захоронении тела, которое я купил в анатомическом театре и выдал за свой труп по причинам, которые мне нет нужды вам сейчас объяснять.
Это был последний удар. Нотариус не пытался больше спорить.
— Действительно, чем больше я на вас смотрю, — проговорил он, пытаясь оправиться от смущения и от всей души желая, чтобы Сальватор дал ему передохнуть, — действительно, чем больше я на вас смотрю, тем более знакомым мне кажется ваше лицо. Но, признаться, с первого взгляда я бы вас не узнал. Прежде всего — потому, что я в самом деле считал вас мертвым… И потом, вы сильно изменились.
— За шесть лет не мудрено измениться! — с оттенком грусти отметил Сальватор.
— Неужели уже шесть лет прошло?!. Просто ужас, как летит время! — вздохнул нотариус, пытаясь за неимением лучшего перевести разговор на избитую тему.
Продолжая говорить, метр Баратто с беспокойством разглядывал костюм молодого человека. Но, убедившись в том, что это костюм комиссионера и даже бляха на месте, он постепенно успокоился: ему показалось, что он прекрасно понял смысл просьбы, с которой отважился к нему обратиться Сальватор. После своего осмотра он пришел ко вполне естественному выводу, что, хотя одежда на посетителе вполне чистая, ее владелец живет в нищете и пришел к нему, как он сам и сказал, сделать небольшой заем. Ну что ж, метр Баратто был человеком, обладавшим чувством собственного достоинства; он твердил в душе, что, если Сальватор станет держать себя прилично, никто не сможет сказать, что нотариус семейства Вальженезов позволил сыну маркиза де Вальженеза, пусть даже и незаконному, умереть с голоду, отказавшись ссудить его несколькими луидорами.
От таких мыслей метр Баратто повеселел; он поудобнее устроился в кресле, закинул ногу на ногу, взял в руки одну из папок с бумагами, лежавших перед ним на столе, и начал ее просматривать, в надежде с пользой провести те несколько минут, пока молодой человек придет в себя и изложит свою просьбу.
Сальватор следил за ним, не говоря ни слова; но если бы нотариус поднял в эту минуту глаза, он ужаснулся бы, прочтя на лице посетителя глубокое презрение.
Впрочем, нотариус глаз не поднимал. Он просматривал — или делал вид, что просматривает — лист гербовой бумаги, исписанный сверху донизу, и, не отводя взгляда от нее, спросил с оттенком христианского сострадания:
— Так вы стали комиссионером, бедный мальчик?
— Ах, Боже мой, да, — не сдержав улыбки, ответил Сальватор.
— На жизнь-то вы хоть себе зарабатываете? — продолжал, не поворачивая головы, нотариус.
— Не жалуюсь, — отозвался Сальватор, восхищаясь самонадеянностью метра Баратто.
— И сколько вы зарабатываете в день?
— Пять-шесть франков. Как вы понимаете, всякое бывает.
— Ого! — воскликнул нотариус. — Так это, стало быть, неплохое ремесло! Имея пять франков в день, можно, пожалуй, будучи экономным, откладывать по четыреста-пятьсот франков в год!
— Вы так думаете? — продолжал игру Сальватор, наблюдая за нотариусом, как кот следит за мышью, угодившей ему в лапы.
— Ну да, ну да, — закивал метр Баратто. — Вот, к примеру, я, когда был старшим клерком в этой конторе, сумел отложить две тысячи франков, хотя жалованье мое составляло полторы тысячи франков в год. Так я положил начало своему небольшому состоянию… О, экономия, дорогой мой, экономия! Без экономии не может быть счастья… Я тоже был молод и, — Боже мой! — как все, любил почудить. Но никогда я не покушался на свои сбережения, не позволял себе ни малейшего долга. Только руководствуясь подобными принципами, можно обеспечить себе спокойную старость. Кто знает! Может быть, вы тоже станете однажды миллионером!
— Кто знает! — эхом отозвался Сальватор.
— Да… А пока — мы в затруднительном положении, а? Мы напроказничали, а теперь на мели вспомнили о славном метре Баратто и решили: «Это добрый малый, он выручит нас из беды?
— Признаться, сударь, вы читаете мои мысли как по писаному.
— Увы! — наставительно изрек нотариус. — К несчастью, мы привыкли иметь дело с человеческими горестями: то, что случилось с вами, происходит каждый день с пятьюдесятью несчастными; все они заводят одну и ту же песню, а я выставляю их за дверь раньше, чем они успевают допеть до конца.