Сальватор
Шрифт:
— Но чтобы завещание было признано законным, нужен нотариус, даже два! — вскричал г-н Жакаль.
— Только не для собственноручного завещания, сударь. Как вы знаете, такой документ, от начала и до конца написанный рукой завещателя, — самый безупречный документ, когда завещатель физически здоров и находится в здравом уме. Здесь есть сто свидетелей, которые при необходимости подтвердят, что, составляя и подписывая свое завещание, вы были как нельзя более здоровы телом и духом. Вот стол, чернила, бумага и перья. Пишите, сударь, пишите. Мы не будем вам мешать и удалимся.
Говоривший подал знак, и присутствовавшие, словно только и ждавшие этого знака, разом отступили и словно по волшебству исчезли за деревьями.
Перед господином Жакалем стоял стол и стул.
Сомнений быть не могло: перед ним лежала гербовая бумага, а исчезнувшие люди должны были вот-вот появиться снова и объявить ему смертный приговор.
Оставалось написать завещание.
Господин Жакаль понял это и почесал в затылке со словами:
— Дьявольщина! Все обернулось еще хуже, чем я полагал.
О чем же подумал г-н Жакаль прежде всего, как только осознал, что конец близок? О завещании? Нет. О добре, которое он мог бы принести, и зле, которое причинил? Нет. О Боге? Нет. О черте? Нет.
Он подумал о том, что недурно было бы понюхать табачку, не спеша взял щепоть, с наслаждением втянул ее в себя и, захлопнув табакерку, про себя повторил: «Да, все обернулось еще хуже, чем я полагал».
В эту минуту он с горечью подумал, что девственные леса Америки с пумами, ягуарами и гремучими змеями в сто раз безопаснее, чем сказочный лес, в котором он находится.
Что же делать? Он не нашел ничего лучшего, как взглянуть на часы.
Но он был лишен радости даже узнать время: накануне г-н Жакаль был так занят, что забыл завести часы, и теперь они остановились.
Наконец он бросил взгляд на бумагу, перо, чернила; машинально сел на стул и облокотился на стол.
Это отнюдь не означало, что г-н Жакаль решил написать завещание. Нет, для него не имело значения, как он умрет, завещав свое добро или без завещания. Просто у него подгибались колени.
Вот почему, вместо того чтобы взять перо и нацарапать на бумаге какие-нибудь буквы, он уронил голову на руки.
Он сидел так с четверть часа, глубоко задумавшись и совершенно не замечая, что происходит вокруг.
Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку.
Он вздрогнул, поднял голову и увидел, что вокруг него снова столпились карбонарии.
Смотрели они еще более мрачно, а их глаза пылали еще ярче.
— Ну что? — спросил у г-на Жакаля человек, тронувший его за плечо.
— Что вам угодно? — отозвался начальник полиции.
— Вы намерены оставить завещание?
— Мне нужно еще немного времени.
Незнакомец вынул часы. Накануне он был, видимо, не настолько занят, как г-н Жакаль, и успел завести часы: они ходили.
— Сейчас десять минут четвертого, — сообщил он. — У вас есть время до половины четвертого, то есть двадцать минут, если, конечно, вы не хотите покончить с этим вопросом немедленно: в таком случае вам не придется ждать.
— Нет, нет! — живо возразил г-н Жакаль, подумав о том, какие разнообразные события могут произойти за двадцать минут. — Напротив, я должен указать в этом важнейшем документе на чрезвычайно серьезные обстоятельства. Я даже сомневаюсь, хватит ли мне двадцати минут.
— Придется вам постараться, чтобы хватило, учитывая, что у вас не будет ни секундой больше, — предупредил человек, выкладывая часы на стол перед г-ном Жакалем.
Затем он отошел назад и занял свое место среди окружавших г-на Жакаля заговорщиков.
Тот бросил взгляд на часы. Одна минута уже истекла. Ему показалось, что часы стали тикать быстрее и что стрелка движется прямо на глазах.
Он едва не лишился чувств.
— Что же вы не пишете? — спросил все тот же человек.
— Сейчас, сейчас, — ответил г-н Жакаль.
Судорожно сжав перо, он стал водить им по бумаге.
Понимал ли он сам, что пишет? Этого мы утверждать не можем. Кровь у него прихлынула к голове, в висках стучало: ему казалось, что он вот-вот получит апоплексический удар. Зато он почувствовал, как его ноги остывают с пугающей быстротой.
Обступившие его люди не издавали ни звука, ветви деревьев будто замерли, ни одна птица, ни одно насекомое, ни одна травинка не шевелилась.
Слышался лишь скрип пера, да изредка — звук рвущейся под пером бумаги: так нервна и лихорадочно-порывиста была водившая им рука.
Словно желая передохнуть, г-н Жакаль поднял голову и огляделся или скорее попытался это сделать. Однако он сейчас же снова уткнулся в свою бумагу, испугавшись мрачных лиц вокруг.
Господин Жакаль не мог продолжать.
Человек с часами подошел к нему и сказал:
— Пора заканчивать, сударь: ваше время истекло.
Господин Жакаль вздрогнул. Он заявил, что стало довольно холодно, а он не привык работать на свежем воздухе, особенно по ночам; что рука у него дрожит, как могли заметить присутствовавшие, и, учитывая обстоятельства, он просит у собравшихся снисхождения. Словом, он нагромоздил все отговорки, какие обычно находит любой человек в минуту смерти, чтобы хоть на несколько мгновений оттянуть развязку.
— У вас есть еще пять минут, — сказал все тот же человек, возвращаясь в ряды карбонариев.
— Пять минут! — вскричал г-н Жакаль. — Да как вы можете?! Чтобы обдумать завещание, написать его, подписать, перечитать, сверить!.. Пять минут на работу, на которую требуется месяц, да еще в полнейшем спокойствии! В самом деле, признайтесь, господа: то, что вы мне предлагаете, просто безрассудно!
Карбонарии его не перебивали. Затем уже знакомый нам человек подошел и бросил взгляд на часы.