Сальватор
Шрифт:
Он не произносил пугающих слов «смертная казнь», но заключение его речи сводилось именно к этому.
Надобно также отметить, что на свое место он возвратился среди ледяного молчания.
Это молчание публики, очевидное осуждение толпы, должно быть, оставило в душе адвоката, который защищал честнейшего г-на Жерара, болезненное чувство стыда и взбесило его. Никто ему не улыбнулся, не поздравил его, не пожал руки; едва адвокат закончил речь, как вокруг него образовалась пустота.
Он вытер пот со лба и с мучительным беспокойством стал ожидать выступление своего противника.
Адвокат г-на Сарранти был молодой человек, сторонник партии республиканцев; впервые он выступил в суде всего год назад и сразу же стал известен.
Это сын одного из наших самых прославленных ученых: его звали Эмманюель Ришар.
Господин Сарранти был связан с его отцом, и в память об этом сын пришел предложить ему свои услуги. Господин Сарранти принял предложение.
Молодой адвокат встал, положил свою шапочку на скамью, откинул со лба длинные темные волосы и, побледнев от волнения, начал.
В зале воцарилась глубокая тишина с той минуты, как он собрался говорить.
— Господа! — начал он, пристально глядя на судей. — Пусть вас не удивляет, что первое мое слово — крик негодования и боли. С того мгновения как я увидел, что назревает чудовищное обвинение, которое, надеюсь, неизбежно закончится неудачей и на которое господин Сарранти в любом случае запрещает мне отвечать, я едва сдерживаю свои чувства. Мое раненое сердце обливается кровью и глухо стонет в груди.
В самом деле, я присутствую при совершении вопиющей несправедливости.
Человек достойный и уважаемый, старый солдат, проливавший кровь во всех наших великих битвах за того, кто был одновременно его соотечественником, господином и другом; человек, в душу которого ни разу не закралась дурная мысль, который ни разу не запачкал рук недостойным делом; человек, явившийся сюда с высоко поднятой головой, чтобы ответить на одно из тех обвинений, которые могут порой составить честь обвиняемому, говорит вам: «Я рисковал головой, вступив в заговор, способный опрокинуть трон, сменить династию, перевернуть все государство. Я проиграл. Отдаю себя в ваши руки». В ответ же он слышит: «Замолчите! Вы не заговорщик, а вор, похититель детей и убийца!»
Согласитесь, господа: нужно быть весьма сильным, чтобы, не дрогнув, встретить эти три обвинения. И мой подзащитный действительно сильный человек. Ведь на всю эту клевету он отвечает следующее: «Если бы я был способен на все то, в чем вы меня обвиняете, то человек с орлиным и пламенным взором, так хорошо умевший читать в сердцах, не пожал бы мне руки, не назвал бы своим другом, не приказал бы мне: “Действуй!..”»
— Простите, метр Эмманюель Ришар, — прервал его председатель. — Кого вы имеете в виду?
— Я говорю о его величестве Наполеоне Первом, коронованном в тысяча восемьсот четвертом году в Париже императоре французов, коронованном в тысяча восемьсот пятом году в Милане короле Италии; скончавшемся в плену на острове Святой Елены пятого мая тысяча восемьсот двадцать первого года, — громко отчеканил молодой адвокат.
Невозможно передать странный трепет, охвативший собравшихся.
В те времена Наполеона было принято называть узурпатором, тираном, корсиканским людоедом. Вот уже тринадцать лет, со дня его падения, никто не произносил вслух — даже наедине с лучшим другом — того, что Эмманюель Ришар только что сказал во всеуслышание перед судьями, присяжными и публикой.
Жандармы, сидевшие по обе стороны от г-на Сарранти, вскочили с мест и ждали от председателя одного взгляда, одного жеста, чтобы наброситься на дерзкого адвоката.
А того спасла его безумная дерзость: члены суда оцепенели от неожиданности.
Господин Сарранти схватил молодого человека за руку.
— Довольно! — воскликнул он. — Во имя вашего отца прошу вас не компрометировать себя.
— Во имя вашего отца и моего тоже — продолжайте! — вскричал Доминик.
— Вы, господа, — продолжал Эмманюель, — были свидетелями процессов, на которых обвиняемые опровергали показания свидетелей, отрицали очевидные доказательства, молили королевского прокурора о пощаде. Вы видели такое не раз, почти всегда так и бывает… Мы же, господа, приготовили вам зрелище поинтереснее.
Мы хотим вам сказать:
«Да, мы виновны, и вот доказательства; да, мы замышляли против внутренней безопасности государства, и вот доказательства; да, мы хотели изменить форму правления, и вот доказательства; да, мы плели заговор против короля и членов королевской фамилии, и вот доказательства; да, мы виновны в оскорблении величества, и вот доказательства; да, да, мы заслужили наказания за отцеубийство, и вот доказательства; да, мы требуем, чтобы нас отправили на эшафот босиком и с черным покрывалом на голове, ибо этого требуют наш долг, наше желание, наш обет…»
Из уст всех присутствующих вырвался крик ужаса.
— Замолчите! Замолчите! — зашикали со всех сторон на юного фанатика. — Вы его губите!
— Говорите! Говорите! — приказал г-н Сарранти. — Я хочу, чтобы именно так меня защищали.
Публика взорвалась аплодисментами.
— Жандармы! Очистить зал! — закричал председатель.
Повернувшись к адвокату, он продолжал:
— Метр Эмманюель Ришар! Лишаю вас слова!
— Теперь это не имеет значения, — заметил адвокат. — Я исполнил то, что мне было поручено, и сказал все, что хотел.
Он обратился к г-ну Сарранти с вопросом:
— Вы удовлетворены, сударь? Правильно ли я исполнил вашу волю?
Вместо ответа г-н Сарранти обнял своего защитника.
Тем временем жандармы бросились исполнять приказание председателя; однако возмущенная толпа взревела так, что председатель понял: дело это не только трудное, но еще и небезопасное.
Вполне мог вспыхнуть мятеж, а в общей свалке г-на Сарранти могли похитить.
Один из судей склонился к председателю и шепнул ему на ухо несколько слов.