Сальватор
Шрифт:
— Дьявольщина! — воскликнул Сальватор. — Вот досада! Жюстен не может пойти за паспортом в полицию: это привлекло бы к нему внимание… Пойду к Жану Роберу… Хотя ростом он на целую голову выше Жюстена!
— Погодите-ка…
— Вы возвращаете меня к жизни.
— Жюстен отправляется в какую-то определенную страну?
— Нет, ему важно уехать из Франции.
— Тогда я смогу ему помочь.
— Каким образом?
— Я дам ему паспорт Людовика.
— Паспорт Людовика? Как же он оказался у вас?
— Да очень просто. Он ездил в Голландию и вернулся третьего дня. Он брал у меня небольшой чемодан и оставил в нем паспорт.
— А что если Людовику понадобится вернуться в Голландию?
— Это маловероятно, но в таком случае он скажет, что потерял паспорт, и закажет другой.
— Хорошо.
Петрус подошел к шкафу и достал бумагу.
— Вот вам паспорт, — сказал он. — Счастливого путешествия нашему другу Жюстену!
— Благодарю от его имени.
Молодые люди пожали друг другу руки и расстались.
Пройдя Восточную улицу, Сальватор зашагал по аллее Обсерватории, потом по улице Анфер со стороны заставы и, подойдя к Приюту подкидышей, поискал глазами дом каретника.
Хозяин стоял на пороге; Сальватор хлопнул его по плечу.
Каретник обернулся, узнал молодого человека и приветствовал его дружески и вместе с тем почтительно.
— Мне нужно с вами поговорить, метр, — сказал Сальватор.
— Со мной?
— Да.
— Всегда к вашим услугам, господин Сальватор! Не угодно ли войти?
Сальватор кивнул, и они вошли в дом.
Пройдя мастерскую, Сальватор вошел во двор и в глубине его, под огромным навесом обнаружил нечто вроде дорожной коляски; очевидно, он о ней знал, потому что подошел прямо к ней.
— Вот что мне нужно, — сказал он.
— Отличная коляска, господин Сальватор! Превосходная коляска! И отдам я ее недорого, по случаю.
— А надежная она?
— Господин Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней вокруг света и привезти сюда: я заберу ее у вас с разницей в двести франков.
Не слушая восторженных слов, которыми, как всякий торговец, расхваливающий свой товар, каретник осыпал коляску, Сальватор взял ее за дышло с той же легкостью, словно это была детская колясочка, вывез во двор и стал тщательно осматривать с видом знатока.
Она показалась Сальватору подходящей, если не считать некоторых мелких недостатков, на которые он указал каретнику, и тот обещал, что к вечеру все исправит. Славный каретник сказал правду: коляска была хороша и, что особенно важно, очень надежна.
Сальватор тут же сторговался с каретником на шестистах франках и условился с ним, что вечером к половине седьмого коляска, запряженная парой отличных почтовых лошадей, будет стоять на Внешнем бульваре между заставами Крульбарб и Италии.
Что до денег, то Сальватор, желавший расплатиться лишь после того, как все его распоряжения будут выполнены, и к тому же занятый на следующий день, назначил каретнику встречу на послезавтра утром, и каретник, зная его за надежного партнера, как говорится на языке деловых людей, счел вполне приемлемым предоставить ему кредит на сорок восемь часов.
Сальватор покинул каретника, пошел вниз по улице Анфер, свернул на улицу Бурб (сегодня она носит название улицы Пор-Рояль) и подошел к низкой двери напротив приюта Материнства.
Здесь жили плотник Жан Бык и мадемуазель Фифина, его любовница и повелительница.
Сальватору не пришлось спрашивать у привратника, дома ли плотник: едва он ступил на лестницу, как услышал рев, свидетельствовавший о том, что человек, назвавший Бартелеми Лелона Жаном Быком, воистину выбрал прозвище по заслугам.
Крики мадемуазель Фифины, врезавшиеся пронзительными нотами в его речитатив, доказывали, что Жан Бык исполняет не соло, а номер на два голоса. Мелодия шумными волнами рвалась через дверь наружу и катилась по лестнице, долетая до слуха Сальватора и словно направляя его шаги.
Когда Сальватор дошел до пятого этажа, его буквально захлестнула эта мелодия. Он вошел без стука, так как дверь была полуоткрыта предусмотрительной мадемуазель Фифиной, непременно оставлявшей пути к отступлению перед бушующим великаном.
Ступив за порог, Сальватор увидел, что противники стоят друг против друга: мадемуазель Фифина, с рассыпавшимися волосами и бледная как смерть, грозила Жану Быку кулаком, а тот, багровый как пион, рвал на себе волосы.
— У, проклятый! — выла мадемуазель Фифина. — Ах ты дурак! Ах, недотепа! — Ты, значит, думал, что девочка от тебя?
— Фифина! — возопил Жан Бык. — Предупреждаю: дождешься, что я тебя прикончу!
— Нет, она не от тебя, а от него.
— Фифина! Я окуну вас вместе в известь и растопчу в порошок!
— Ты?! — угрожающе ревела Фифина. — Ты?! Ты?! Ты?!
И с каждым «ты» она все ближе подбиралась к Жану Быку, а тот постепенно отступал.
— Это ты-то? — закончила она, вцепившись ему в бороду и тряся его так, как ребенок трясет яблоню, чтобы с нее посыпались плоды. — Попробуй только меня тронуть, трус! Тронь-ка, ну, ничтожество! Лежебока!
Жан Бык занес было руку… Он мог бы одним ударом свалить быка, а уж снести мадемуазель Фифине голову ему и вовсе ничего не стоило. Однако рука его застыла в воздухе.