Самая лучшая сказка Леонида Филатова
Шрифт:
Прилетел, глянул и – готово дело, инсульт. Случайное совпадение? Кто знает. Приказ «Пли!» по Белому дому был отдан как раз из Дома кино. Из самого гнезда интеллигенции! Оказалось, это такая серая «передовая часть», на самом деле очень трусливая, но думающая, что она очень интеллектуальна. Очень поверхностная, очень неглубокая, очень мало умеющая чувствовать. То самое «говно», говоря опять-таки ленинскими словами. Но обобщать, конечно, нельзя, как бы предупреждал Филатов. Там тоже есть разные люди. Но в основном мешпуха, пена, как тот же Толик Парамонов. То поддерживающая, то негодующая.
Вообще, касаясь
«Впрочем, я-то худо-бедно из него (инсульта) выкарабкался, – как бы винился за свое и наше с вами прошлое Леонид Алексеевич, и безжалостно добавлял: – А вот страна до сих пор в коме…»
(Только хоронили Филатова… все-таки из столичного Дома кино).
«Что хочешь со мной делай, но не было тогда необходимости расстреливать парламент из танков. Дело не только в том, что там были жертвы! Дело в том, что это был расстрел посреди Москвы, сознательный, демонстративный. После этого стало можно все – в том числе и Чечня; государство не укрепило себя этим – оно себя уронило. Поддерживать его стало этически невозможно…»
«Неужели мы не видели, – искренне поражался вселенской слепоте Леонид Алексеевич, – что к власти пришли те же самые ребята, только не успевшие навороваться!»
В общем, фильм о свободе и смерти так и остался незавершенным. Свобода, по всей вероятности, на радостях подгуляла, заплутала и встретила у входа кого-то другого… Ну, а смерть все перевесила, просто взяла да и поставила черную точку в короткой жизни большого художника.
Он всегда считал свою Нину подарком судьбы. А она, в свою очередь, в долгу не оставалась, признаваясь: «Я до сих пор благодарю Бога, что он подарил мне Леню».
Александр Наумович Митта рассказывал, как неожиданно открыл для себя роман Филатова и Шацкой. «Однажды после работы мы решили собраться. В чисто мужской компании. И тут, немного смущаясь, Леня говорит: «Ребята, должен перед вами извиниться. Я позвал с собой даму сердца. Только вы не удивляйтесь, если я поведу себя как-то странно». Надо сказать, что Филатову не везло с женщинами – все время попадал в какие-то неудачные истории. Я не знал, кто придет, но дверь открылась, и вошла Нина Шацкая – ослепительная красавица. Ну, думаю, опять Леня влип. Она ведь была женой Валерия Золотухина. Филатов встал перед Ниной на колени и поцеловал ей руку. Леня вообще ухаживал за дамами довольно старомодно. Для него это было так органично – поцеловать женщине руку. На следующий
Филатов был глубоко убежден: «Женщина сама по себе совершенное создание, дар природы, укор второй половине человечества. Ей можно простить все. Требовать от нее дополнительных талантов бессмысленно и глупо. Она уже Женщина». Он говорил, что, кроме общеизвестных параметров, как то: красавица, не полная дура – для меня еще в женщине важно, умеет ли она быть товарищем. И тихо добавлял: «Особенно когда тебе худо. Может, это у меня чисто наши, советские, иждивенческие настроения – но для меня это актуально…»
Леонид Алексеевич не скрывал: «Вообще-то нам с Ниной можно позавидовать – мы друг друга любим. А за что? Если муж может точно объяснить, за что любит жену, значит, он ее не любит. О Нине я могу говорить бесконечно, все будет правдой, но все неточно. Ну скажу я: за смех, за взгляд, за понимание… Нет, это невозможно выразить словами…»
Нина не была с этим согласна и в дни разлук писала Леониду нежнейшие письма: «Любимый мой! Не дышится без тебя. Не удаляйся ни на секунду, а то каждую секунду страшно. Не разлюбливай меня, заклинаю! Люби, пока любится…»
Один из близких друзей, прекрасно знавших историю любви Нины и Леонида, как-то пошутил, что у них одна кровеносная система на двоих. Она говорила о своем муже: «Он необыкновенный. Один такой». А он в ответ с шутливым одобрением кивал: «Жена-а… Ну хочет иметь такую легенду».
Даже свой последний, так и не оконченный киносценарий «Бесаме», который сочинял Филатов, был именно о любви. О любви сумасшедшей, какой не бывает. А рабочее название было и вовсе предельно откровенным – «Последний свихнувшийся на почве любви»…
Но ведь была еще и проза жизни.
«Основные заботы ложатся на мою бедную жену, – не скрывал Филатов, – она и хозяйка дома, и диспетчер, отвечающий в день на двести звонков, и администратор, который всегда знает, где и в какое время я должен находиться. Но, помимо всего, она еще и актриса. Так что ей очень трудно…»
«Дома по хозяйству я ничего не делаю, – сокрушенно каялся он. – Даже если бы выздоровел, я симулировал бы болезнь, чтобы ничего не делать. В жизни ничего дома не делал! Даже мусор не вынес ни разу…»
А «бедная жена» не отступала от избранных собой нерушимых принципов «домостроительства»: «В жене главное, чтоб она была замечательной любовницей, замечательной хозяйкой и талантливым другом… Дом. Дом. Дом. Это моя крепость, где я отдыхаю, где мне хорошо, даже если плохо там, за стенами. Я прихожу домой, все дурное оставляю за порогом, а здесь Кисанька (кошка Анфиса) и Лёсенька…»
Гордилась тем, что ему, жуткому привереде в еде, нравится все, что она готовила, особенно ее борщи. Еще знала, что ее Лёсенька обожает китайскую кухню, но и то, что после всех операций ему ни в коем случае нельзя было перченого, слишком острого, что ему всегда нужны были бананы, и по утрам – непременно – кашу в постель. Однако раз в месяц все-таки позволяла ему отвести душу.