Самая лучшая сказка Леонида Филатова
Шрифт:
Посмотрев «Успех», знатоки говорили, что Филатов сыграл самого себя. Считали, что он такой же жесткий, принципиальный, не жалеющий никого, в том числе и себя, человек. Ничего подобного, отрицал актер Лев Константинович Дуров. Леня куда тоньше, мягче. Он, конечно, не любил дилетантов, поскольку сам был высочайшим профессионалом. Но умел прощать. Если кто-то скажет, что Филатов нанес ему большую обиду, – тот человек соврет. А вот самого Леню обижали неоднократно…
– Кино научило меня максимально приближать к себе роль, – рассказывал актер. – Я всегда считал, что под роль не надо подминаться, наоборот – ее надо делать своею. Если приходится играть человека, адекватного мне по темпераменту, по возрасту, то, думаю, я должен
Невозможно играть картонные страсти. Люди расколоты на половины. В каждом есть процент зла, есть процент добра. И когда в человеке происходит внутренний конфликт, когда он сложен, а не прост, тогда интересно наблюдать его движение, его соотношение с внешним миром.
Я могу отважно играть почти негодяя, все равно его будет жалко. Он будет бросаться на кого-то с кулаками, устраивать скандалы, мучить своих близких, а я буду жалеть его, понимать, каково ему, откуда все эти выбросы. Я никогда не изображал ничего такого, что не находило бы ответа во мне самом…
Вот те же «Грачи». После картины, рассказывал исполнитель роли Виктора, главного злодея, предъявлялись претензии: зачем вы нам воров и убийц показываете, да так, что убийцу потом жалко становится? «Так ведь это хорошо, что жалость в нас сохранилась, сострадание! – загорался Филатов. – И искусство помогает выявить этот спектр чувств. А то многие привыкли к одномерному, «черно-белому» кино. В жизни же не только две краски, там все намного сложнее…»
Он всегда выступал адвокатом своих киногероев: «Характер должен быть обязательно сложен, даже если в сценарии он не очень-то выписан. Должна быть основа для импровизации. Литературный первоисточник может дорабатываться в процессе съемок…»
Подобными доработками «самокопатель» Филатов с превеликим удовольствием занимался на многих съемочных площадках, переиначивая своих героев.
– …А почему бы тебе кино не снять? – поинтересовался как-то мимоходом, на бегу Георгий Данелия. Хотя, наверное, особого интереса, скорее всего, у маститого кинорежиссера к утвердительному ответу Филатова не было. Но Филатов к любым профессиональным вопросам относился с обостренной ответственностью, а потому очень-очень серьезно ответил озабоченному своими проблемами мэтру: «Подумаю».
Думал целый год. Сомневался: «В моем возрасте – сорок с хвостиком – если начинать заниматься новой для себя профессией (писать сценарии, снимать кино), то только ради абсолютной идеи, так много чувствуемой и поминаемой, как ее не чувствовал бы никто из рядом стоящих». И потихоньку, со скрипом, с помощью профессионального сценариста Игоря Шевцова, досконально разбиравшегося в законах кинематографической кухни, таки стали складываться фрагменты потенциального фильма.
Какой историей он, дилетант в режиссуре, мог бы поделиться со зрителями? Только той, которую он как актер знал до тошноты, как алфавит. «Если бы я придумал какую-нибудь другую идею, – говорил Леонид Алексеевич, – ради которой артисты могли бы пойти на то, на что они пошли, никакой связи (с «Таганкой». – Ю. С.) бы не читалось. Но пришлось использовать жизненную ситуацию, дорисовывать на ее канве фантастическую историю, которая, к сожалению, никогда не могла бы случиться. Кроме того, без конкретных фигур и собственного жизненного опыта я бы не обошелся. Счастливцев и Несчастливцев – это все липа. Но у меня среди артистов нет плохих людей. В жизни они могут быть разными, но театр обязывает видеть, а значит, и вести себя иначе… Так что получается, что «Таганке» я обязан не только театральным, но и кинематографическим опытом. Для меня и, думаю, для всех нас это был этап воспитания…»
Между тем худрук мосфильмовского объединения «Ритм»
Название родилось само собой, странное и, на первый взгляд, грубоватое – «Сукины дети». Даром, что ли, актеров называют детьми, большими, но детьми… Ведь в общественном сознании, чего греха таить, бытует расхожее мнение, что артисты и впрямь люди малограмотные, ничего в голову не берут, аморальны, бездуховны, бесшабашны, но при этом хитры, злокозненны, о деньгах все время думают, о водке да о бабах. Словом, сукины дети, и все тут. В уста одного из филатовских персонажей, представительницы горкома партии Анны Кузьминичны, даже были вложены слова: «Знаете, у меня создалось такое впечатление, что актеры немножко не люди. Похожи на людей. Очень. Но не люди».
На студии сценарий прочли, вопреки обычаям, довольно быстро, позвонили и сказали: «Куда же вы пропали? Приезжайте подписывать договор. Запускаем фильм». А потом, как рассказывал сам Филатов, «умные люди подсказали: зачем тебе искать другого режиссера, когда ты сам сможешь поставить, сценарий же твой… Со временем, естественно, поднабрался кое-какого опыта, находясь по ту сторону камеры, да и в монтаже начал разбираться…».
И – бултых! – как в речку с головой!
Сценарный сюжет был предельно узнаваем. Создатель и руководитель театра N, проведя за границей времени больше, чем положено, и наговорив множество, по мнению «инстанций», крамольных дерзостей, лишается должности, а заодно и советского гражданства. Партийно-министерские чиновники заодно с «искусствоведами в штатском» пытаются (уверенные, что это легко сделать) образумить, сломить волю учеников и единомышленников мастера. Заставить их отречься от «шефа» и начать стучать друг на друга. «Артисты. Нелюди. Сукины дети».
Все точь-в-точь, как это было в трагедии с Театром на Таганке, как в случае с Юрием Петровичем Любимовым. Хотя, уверял автор сценария и режиссер, он тщательно старался развернуть всю историю так, чтобы не смущать публику. К сожалению, считал Филатов, подлинные события на Таганке были гораздо драматичнее, страшнее и скучнее. А посему таганских актеров, кроме себя самого и Нины Шацкой, никого к работе не привлекал. «Это было принципиально. Это только путало бы карты, – стоял на своем режиссер-дебютант. – Мои коллеги вели себя совсем не так. Кстати, когда я об этом объявил, никто не обиделся».
Кроме Нины, конечно, на которую режиссер орал безбожно и заставлял переснимать дубль за дублем. «Третировал меня, не давал спокойно работать, – плакалась она друзьям «в жилетку». – В единственной сцене, где мы задействованы вместе, после первого дубля он выдал мне такое, что второй и третий я уже делала чуть ли не плача. Леня их похвалил, но… в фильм вошел первый дубль…»
Многие герои внутритеатрального лабиринта были легко узнаваемы. Начиная с «тени отца Гамлета» – мифологизированного главного режиссера театра Георгия (читай – Юрия) Петровича Рябинина.
Шацкая в фильме играла роль Елены Константиновны Гвоздиловой, театральной примы, любимицы критики, европейской штучки, ухоженной и уравновешенной, с хорошо отработанным выражением утомленной иронии в глазах (по ремарке автора). Игралось легко, потому что перед глазами был образ Аллы Сергеевны Демидовой, признанной примы «Таганки», эдакой европейской штучки и так далее по тексту и по жизни.
«Я от страха собрал артистов первой величины, – говорил Леонид Алексеевич, – которые всюду были нарасхват и поэтому не могли долго работать у меня. Пришлось уложиться в двадцать четыре дня без выходных… Я невероятно «гнал» съемки, не зная никакой технологии, учась всему по дороге…»