Самая сладкая ложь
Шрифт:
Сейчас ее сердце, которое пару минут назад готово было вырваться из груди, уже почти успокоилось, головокружение, вызванное не то выпитым вином, не то долгожданными ощущениями, прошло, а со щек понемногу сходил румянец страсти. Она лежала, закутавшись в одеяло и прикрыв глаза, и думала о том, что самой подходящей идеей было бы поддаться приятной дреме.
— Отдыхай, дорогая, — сказал ей Константин. — Завтра нам предстоит нелегкий день. Мы должны будем составить списки гостей и поинтересоваться у каждого лично, придут ли они. Нам нужно будет продумать меню. И еще много, много важных вещей. Мы должны быть в форме. И было бы хорошо, если бы мы встали не позже восьми.
— Я посмотрю на то,
— Встану, вот увидишь. Максимум не позже девяти. Впрочем, даже если я встану в десять, то мы все успеем. Самое главное — уметь правильно распределять время. Спокойной ночи.
Лия некоторое время прислушивалась к его дыханию, пытаясь понять, задремал он или нет, вздохнула и повернулась на другой бок. Ей уже не хотелось спать.
Думала она не столько о дне рождения и великосветских гостях, сколько о том, что в последнее время она изменилась до неузнаваемости. Причем во всех этих изменениях лежавший на расстоянии вытянутой руки от нее мужчина играл самую активную роль.
До знакомства с Константином Лия не слишком уж любила читать, практически не слушала музыку — тем более, классическую — и уж точно не интересовалась оперой, балетом и театральными постановками. Она ни разу не была в более-менее приличном ресторане, совершенно не умела — по ее мнению — вести себя за столом. Она даже не умела одеваться так, чтобы одежда подчеркивала достоинства и скрывала недостатки. В последнее время Лия часто спрашивала себя: как и где она до этого времени жила? О чем с ней можно было поговорить, куда ее можно было пригласить? Даже если в женщине есть та самая изюминка, о которой все дружно говорят, то интеллектуальная ограниченность этой женщины может все испортить, какой бы неотразимой она ни была.
Каждый вечер они с Константином читали друг другу вслух. Эта традиция появилась незадолго после того, как она решила «переехать» к нему. Константин читал ежедневно и очень быстро — по книге в неделю, попутно выписывая понравившиеся цитаты. Однажды Лия попросила его посоветовать ей что-нибудь. Он ответил, что у него есть разная литература, и спросил, что именно она предпочитает читать. Ответа на этот вопрос у Лии не было, а поэтому Константин предложил:
— Может, я почитаю тебе вслух? Ты решишь, нравится тебе это или нет, а потом я подумаю, что можно тебе предложить.
Оказалось, что воспринимать информацию на слух легче, чем в процессе чтения. Лия с жадностью впитывала услышанное. Это могло быть что угодно — американская классика, средневековые романы, литература двадцатого века, драматургия, короткие рассказы, поэмы, стихи. Читать вслух самой было не менее увлекательным занятием. Она чувствовала себя если не в роли актрисы, то в роли сказочника, который собрал узкий круг своих почитателей и рассказывает свои истории.
Через некоторое время Лие захотелось самостоятельно взять в руки книгу. Она чувствовала, что воспринимает книги совсем по-другому, не так, как раньше. Их впервые хотелось пропустить через себя, понять, задуматься. Константин, в свою очередь, выбирал подходящие, на его взгляд, произведения. Как казалось Лие, он ни разу не ошибся, так как ей нравилось почти все.
Константин рассказывал ей о полезных свойствах классической музыки, учил ее разбираться в композиторах и объяснял, как следует эту музыку слушать. До этого Лия была уверена в том, что классическая музыка ничем не отличается от обычной, и ее вполне можно слушать так, как и любую другую. Она начала интересоваться театром, оперой, балетом и с удовольствием сопровождала Константина во время культурных вечеров. Он пояснял ей, в каком ряду следует сидеть в театре, а в каком — на балете и в опере, рассказывал о принятых в таких местах правилах этикета, о построении спектаклей, о различиях между оперными голосами.
Проблема, смущавшая Лию больше всего — полное незнание всего, что касалось поведения за столом — решилась удивительно быстро и элегантно. Константин постепенно объяснял ее все — от того, в каком порядке принято подавать блюда до практической сути столовых приборов вроде десертных вилок и фруктовых ложечек. Этикет оказался непростой наукой, и запомнить все сразу было невозможно. В случаях ошибки Константин шепотом делал ей тактичное замечание, на которое никто и не подумал бы обидеться, и она тут же исправляла сама себя. Теперь Лия замечала, что большинство людей вокруг действительно не умеют вести себя за столом, и высокомерные замечания Константина вроде «что за невоспитанность — наклонять тарелку для того, чтобы доесть суп!» уже не смешили ее. Напротив, она ловила себя на мысли, что такие люди ее раздражают. Хотя, конечно, упреков в их адрес она себе бы не позволила.
То же самое относилось и к одежде. Лия, до этого завидовавшая изысканному вкусу Габриэль и ее умению даже дома одеваться по-королевски, быстро изучила основные секреты хорошего внешнего вида. Правда, в этом случае знаний Константина хватило только для того, чтобы разъяснить ей правила хорошего тона, которыми следовало руководствоваться при выборе вечерних туалетов. Все остальное ей с удовольствием рассказывала Берта. Они могли проводить часы, предаваясь чисто женским разговорам о тонкостях костюма. В результате Лия без сожаления выбросила две трети своего гардероба, включая нижнее белье и обувь, и пополнила его новыми вещами. Единственной наукой, которой она владела в совершенстве, было искусство макияжа. Но и в этом случае избежать новых покупок не удалось.
Если до этого на Лию оглядывался каждый второй мужчина, то теперь на нее оглядывался каждый. И тогда, когда она шла по улице одна, и тогда, когда ее под руку держал Константин. Этих взглядов он, казалось, не замечал. А если замечал, то смотрел на любопытствующего так холодно и высокомерно, что тот, наверное, после этого случая не мог поднять глаза на женщину несколько дней.
Константин никогда не ревновал ее. Лия понимала, что он слишком умен для того, чтобы ревновать, а также для того, чтобы демонстрировать свою ревность, если он ее испытывает. Но иногда ей становилось не по себе от этих мыслей. Ей вообще иногда становилось не по себе от мыслей об этих отношениях — и об его отношении к ней, в частности. Он не просто любил ее. Он боготворил ее, жил ею, дышал ею. Когда он говорил ей: «Ты знаешь, если я тебя потеряю, то умру», в его глазах появлялся такой неподдельный ужас, что у нее кровь останавливалась в жилах, и она даже не думала принимать это за пустые слова. Он готов был положить к ее ногам весь мир, готов был перевернуть Вселенную только для того, чтобы она лишний раз улыбнулась или рассмеялась.
Ей было страшно от осознания того, что люди могут так любить — полностью отдаваясь чувствам, не задумываясь, жертвуя всем ради любимого человека. Она уже не думала о том, за какие заслуги рядом с ней появился человек, уровня интеллектуального и духовного развития которого ей даже при большом желании не достигнуть. Она думала о том, что будет, если что-то случится, и его надежды не оправдаются. О том, каково это — строить отношения кирпичик за кирпичиком, вежливо и практически неощутимо подталкивая другого человека вверх, к осознанию важности самосовершенствования, а потом ощутить, что все это рушится, и уже ничего не вернуть. Нет, она не хотела об этом думать. Он не раз говорил ей о том, что высшая мудрость — это умение наслаждаться счастьем сегодня и не думать о том, что будет завтра. Давно пора бы это уяснить.