Самая страшная книга 2015 (сборник)

Иванов Николай Федорович

Кукловод снова принялся за дело.

Невидимые ниточки крепко перетянули мои пальцы. Мысли текли, неуправляемые. Внутренний тумблер провернулся, и я ощутил холодную пустоту в животе и в голове. Это был уже не я, а кукла, занимающаяся колдовством. Вуду, или что-нибудь в таком духе.

Кукловод стоял где-то за спиной, пользуясь моим даром, и что-то получал взамен. Ведь ничего не происходит просто так. Золотые монетки сыплются к ногам умелого Фокусника, если фокус сработал как надо.

Когда крем был готов, кукловод ушел.

В животе громко заурчало.

Волька спросил:

– Как ты понимаешь, что сделал именно то, что нужно?

Я пожал плечами:

– Мне просто приходят в голову мысли. Я заранее знаю, что нужно добавить и в каких пропорциях. Это знания из ниоткуда.

– Как и мои призраки. Из ниоткуда.

К вечеру мы с Волькой опробовали крем на листе плотного картона. Я положил картон на пол в коридоре и брызнул на него несколько густых маслянистых капель, от которых пахло огурцом и ванилью. Темные пятна крема расползлись по листу, пропитывая. А затем картон распался на множество бурых ошметков, похожих пепел.

Волька задумчиво произнес:

– Это же так и человека можно…

– Нет. Только бумагу, - сказал я. – Ты просил уничтожить рисунок. Никаких людей.

Мне неожиданно не понравилась его мысль.

– А можешь сделать крем, который, это самое, и человека тоже?

– Вряд ли. Я не знаю как. Пошли, что ли, к тебе домой?

Идти было страшно до чертиков. Неизвестный страх – хуже всего. Если честно, с каждый шагом идти становилось все сложнее. Уже у подъезда я понял, что не могу заставить себя подняться на крыльцо. Я замер, запустив руки в карманы шорт, поглядывал на голубое небо без облаков. В кармане нащупал прохладный флакон и крепко сжал его.

– Обещай мне, пожалуйста, - сказал я, - что если все пройдет, как надо, ты больше никогда не будешь рисовать ни призраков, ни кого бы то ни было еще.

– Ага, обещаю, - ответил Волька и, подумав, добавил. – Ты мне тоже самое пообещай. Про крем.

– Без проблем.

Мы-таки вошли в подъезд и поднялись на этаж. Волька достал ключи и долго звенел ими, пытаясь попасть в замочную скважину. Волькины руки тряслись.

Я же достал флакон и откупорил крышку, готовый брызнуть содержимым в любой момент. Крем был жидкий, по консистенции напоминавший растаявшее мороженое. Я специально сделал его таким, чтобы легко можно было вылить.

Наконец, дверь открылась. Волька отпрыгнул мне за спину, а я, выставив перед собой флакон, шагнул в коридор.

Серый свет, падающий из дверей комнат, осветил разбросанную на пороге обувь. Там же валялись бесформенная темная куртка и скомканный шарф. Сразу за первым дверным проемом, неподалеку от двери в кухню, на полу лежал лист ватмана.

Мне показалось, что вокруг листа разливалось голубоватое свечение. Я моргнул. Видение исчезло. Слегка загнутые края листа шевелились от сквозняка.

Сердце у меня стучало так, что готово было

пробить грудную клетку. Я сделал первый шаг и оказался внутри квартиры. Почему-то подумал, что Волька сейчас закроет дверь за моей спиной и сбежит. Но я чувствовал Волькино тревожное дыхание. Он был рядом.

Еще один шаг. Переступил через шарф. Еще шаг. Оказался напротив комнаты, хотел заглянуть, но понял, что не могу оторвать взгляда от листа ватмана, края которого, вроде бы, все отчетливей шевелились. Это был уже не сквозняк. Кто-то намеренно шевелил бумагу. Может быть, изнутри.

Цепкие пальцы впились мне в плечо. Волька шепнул хрипло:

– Я вижу их! Я, блин, их вижу!

С того места, где мы стояли, можно было разглядеть неровные карандашные штрихи. Ничего более. Но мне вдруг тоже показалось, что я встретился взглядом… с нарисованными глазами. Темными, заштрихованными… И за изгибами и линиями вдруг появилось нечто большее. Нечто живое.

Мне стало невероятно страшно. Нарисованные глаза искали, высматривали, а, быть может, уже давно приметили и только и ждали момента, когда я подойду ближе. Разглядывали.

Ноги сделались ватными. Правое колено подогнулось, и я невольно шагнул ближе, еще ближе… Я заорал, плеснул кремом из флакона на ватман, вылил себе на ладонь влажную холодную массу и швырнул, разбрызгивая. Флакон упал на бумагу, а я продолжал орать, выплескивая наружу скопившийся страх. Следом заорал и Волька. Он схватил меня за плечо и пронзительно тонко завопил:

– Бежим отсюда! Бежим!

Бумага растворялась, рассыпаясь по линолеуму черным пеплом. Мне снова показалось, что я вижу голубоватое свечение, но стоило моргнуть – и оно исчезло.

Я попятился, не в силах совладать с собственным телом, запнулся о что-то и едва не упал – Волька подхватил меня подмышки и вытащил прочь из квартиры в серость и прохладу лестничного пролета. На наши крики из квартиры у лифта высунулась пожилая дама и проворчала:

– Нормальные дети на улице гуляют, а не по подъездам шляются.

Волька захлопнул дверь квартиры, провернул ключ в замке, и мы бросились вниз по лестнице, вон из дома, скорее, скорее на улицу, из подъезда, через двор, мимо детской площадки, к серой трехэтажной школе, где у пристройки бассейна всегда собирались в укрытии старшеклассники и курили. Только там остановились, тяжело переводя дух.

– Ты видел? Видел? – округлив глаза, выдохнул Волька. – Руки потянул! Едва не схватил!

Я честно признался, что не видел ничего такого. Мне только казалось, что взгляд нарисованных глаз буравит спину до сих пор. И еще сердце колотилось в груди.

Мы рухнули в траву и лежали минут, наверное, двадцать. Волька тяжело дышал, то и дело шмыгал носом и растирал виски пальцами. Потом он спросил:

– Ты слышал, как разбивается флакон? Я видел осколки, но не слышал звука. Как будто осколки упали внутрь бумаги, в рисунок.