Самая Умная Лошадь
Шрифт:
— Не безумствуй! — возразил я. — Помни про свои ноги. Ты видела, как он на них смотрел?
— Видела, ну и что? — упрямилась СУЛ. — Его конь старый. Я немножко поднажму, а он, наоборот, отстанет... Он добрая душа! Я с ним знакома, с его конем, когда-то он в табуне за мной ухаживал. Уж мы договоримся- добавила она таинственно.
— Ну, если так, - ответил я поражённый. — Если ты с ним знакома...
— Я ж тебе говорю, — подтвердила она весело. — Всё будет в порядке! Вон уже скачут. Соглашайся, и буханка твоя!
От нетерпения она стала ходить по кругу, похлёстывая себя хвостом.
—
— Постараюсь!
Парень между тем подъехал ко мне галопом, сам запыхавшийся. Всё его лицо блестело от пота. Конь под ним тоже блестел, потемнев. Теперь я обратил на него внимание и понял, что конь действительно старый, даже поседевший. Однако парень не жалел его, заворачивая своих быков, — настолько он был уверен в победе.
Быки, которых он согнал вместе, уходили вдалеке на юго-восток, через красное море тюльпанов.
Наши лошади встали рядом. Они нежно покусывали друг дружку за уши, за холку, тёрлись скулами и пофыркивали, перешёптываясь. Всё это я с удовольствием отметил про себя. Иногда белый конь поглядывал в мою сторону, кивая головой, и мне казалось, что он улыбается. Дело шло на лад! Парень, конечно, ничего не замечал.
— Ну, куда поскачем? — Он нетерпеливо вытер рукавом лоб. — Да! Вот хлеб.
Он развязал заплечный мешок и вынул оттуда огромную круглую розовую буханку — килограмма в четыре. У меня сразу живот подвело, так есть захотелось. Это был прекрасный пшеничный хлеб, из самой белой муки. Вкусный, как пирожное!
— Жаксы буханка! — сказал парень, поднеся её чуть ли не к самому моему носу.
— Поскачем вон к тому камню! — решительно сказал я, сглотнув слюну.
— Отэ жаксы! Очень хорошо! — повеселел парень и спрятал свою буханку обратно в мешок, завязав его аккуратно.
«Напрасно завязываешь! — подумал я. — Придётся тебе её снова доставать. Моя это буханка!»
Мы поставили наших лошадей голова к голове, хвостами к солнцу, так что синие тени покрыли траву впереди нас. Дул ветер, и казалось, что тени в траве шевелятся. Казах рядом сидел в седле, а я на голой спине СУЛ, но это меня не беспокоило — я уже привык без седла. Я боялся только одного: как бы СУЛ не споткнулась и не упала...
Перед нами лежала пёстрая от цветов долина, с красными разливами отцветающих тюльпанов, а там, вдали, в узком конце её, зажатом серыми склонами сопок, белел высокий круглый камень. Его я и назначил финишем.
Казах сощурил свои и без того узкие глаза под толстыми веками, взглянул на меня со сдерживаемой страстью...
— Давай! — прошептал я.
Парень взвизгнул — это было что-то непонятное мне, — и мы понеслись...
Он сразу вырвался вперёд, шагов на десять, — его конь шёл рысью. А СУЛ сразу перешла в галоп — так ей было легче поднимать ноги. Я прижался щекой к её шее, слившись с СУЛ в один мчащийся ком. Я вовсе не понукал её, мне это было ни к чему! Я думал только об одном: чтоб она поднимала ноги. Я крикнул ей об этом несколько раз, просто чтоб помнила. А казах, наверно, подумал, что я её подгоняю, — он-то действительно подгонял своего коня, взмахивая, как птица, локтями, и всё время колотил коня каблуками сапог. Наконец его конь тоже перешёл в галоп. Но тут-то он и начал отставать!
Мы с СУЛ быстро нагнали его и стали медленно обгонять. Помню напряжённое лицо казаха, проплывшее мимо. Парень что-то орал, его конь высоко поднимал тонкие белые ноги, делая вид, что выпрыгивает из кожи, а СУЛ действительно выпрыгивала из кожи! Она стала совсем мокрой, я слышал, как бешено колотилось её большое сердце — и вдруг она споткнулась! Я закричал, чуть не слетев с неё, вне себя: «Но-о-ги-и!» — но она не упала. Она проскакала несколько шагов как-то боком, потом выровнялась и опять полетела на невидимых крыльях. Теперь я слышал только топот её копыт. Конь с пастухом остался далеко позади.
Я смотрел на белый камень впереди, он тоже казался мне конём, которого мы нагоняем.
Камень всё рос в моих глазах, всё рос и рос, я уже видел на его боках синие с красными прожилки. Вдруг он промелькнул где-то в стороне. Впереди остался пустой, облысевший склон сопки, а над нею, в небе, улыбающаяся Се- миз-Бугу.
СУЛ медленно перешла на рысь, потом сбавила её, поднимаясь по склону, перешла на шаг, и мы остановились...
Зашелестели травинки, ветер запел в них тихую песню, забыв о свисте, которым он только что подгонял нас. Сияло
Мы етояли и смотрели, как казах грустно приближается к нам на белом
Момент был прекрасный!
— Вот, — сказала СУЛ. — Надеюсь, ты доволен...
— Молодец ты! — ответил я. — Замечательный молодец! И я тебя очень люблю!
Она благосклонно наклонила голову.
В этот момент я даже забыл о хлебе.
А парень уже вытаскивал его на ходу из своего мешка. Когда они с конём подъехали, его конь зашептался с СУЛ, а парень протянул мне обеими руками драгоценную буханку. Горячие глаза смотрели на меня с полным удивления уважением.
— Твоя молодец! — проговорил он глухо. — Я не думал... И твой лошадь хороший... Однако моя в Каркаралы поехал. Быки догонять.
Быков его уже не было видно — они скрылись за сопками.
Во рту у меня опять слюна сбежалась. Но и парня было немножко жаль. Что ж, сам виноват! Он взял в руки повод, чмокнул губами и повернул коня в степь.
— Кош болыныз! — сказал он.
— Кош! — сказал я. — Прощай!
Он медленно последовал на своём коне за невидимым стадом.
СУЛ прощально заржала им вдогонку, и белый конь ответил ей, чуть повернув голову.
Я спрыгнул наземь с буханкой под мышкой. Трава здесь, на склоне, была редкой и низкорослой. Она с трудом пробивалась сквозь серо-зелёную россыпь растрескавшихся от времени камней. А внизу, под склоном, трава росла высоко и густо.
— Пойдём отдохнём в траве, — сказал я.
Мы спустились и легли посреди облетающих тюльпановых лепестков на примятые стебли травы. Возле корней сквозила прохладная, пронизанная солнцем тень. Трава сразу загородила от нас отъезжающего вдалеке казаха и сопки,, и осталось только синее небо в шевелящейся сети растений. Я лёг на живот, а СУЛ привалилась на бок, и тогда я разломил буханку. Она пахла в разломе дрожжевым духом, а тёмно-коричневая нижняя корочка, присыпанная серым пеплом, с прилипшими в ямках чёрными угольками — древесным дымом. Половину буханки я положил в траву перед СУЛ, а в другую вонзился зубами сам.