Самая уродливая
Шрифт:
Палатка, где нужно набрасывать кольца на штыри с числами. Палатка, где нужно сшибать мячами пирамидки. Палатка, где нужно с завязанными глазами воткнуть полосатый штырь в глаз нарисованного клоуна. Палатки, где стреляют из водяных пистолетов и пластмассовых луков, где швыряют дротики и кусают висящие на нитках яблоки, блестящий от дождя столб, на который предполагается залезать – неужели на Черной Грязи найдутся простаки, которым этот балаган придется по нраву?
Комната смеха – за линялой занавеской виднеется ряд кривых зеркал. И это считается смешным? Пещера ужаса: ржавые вагончики дохлыми жуками застыли у входа. Рыжий детина подкрашивал шею безголовой кукле, бездарно имитируя скол кости и кровавые потеки.
Бледная кукольная ладонь безжизненно моталась, шлепая его по колену.
Толстая девица в белесом трико водила по кругу двух пони со свалявшимися гривами.
Похоже, я был здесь единственным посетителем, но никто не обращал на меня внимания. Спрашивать дорогу казалось неловким, и я плутал между палаток и вагончиков: снова вышел к чертову колесу, свернул в аллейку с механическими игрушками напрокат, продрался через стаи железных лошадок, утят и поросят на колесиках, вышел к свалке у забора, вернулся, повернул еще куда-то… и очутился перед шатром с уродами.
В росписи на брезентовых стенах видна была та же рука: только здесь художника не стоило упрекать за искаженные лица и лишние пальцы на руках. Я отдал еще пять грязебаксов унылому лилипуту на входе и шагнул в сырую полутьму.
Уроды сидели в огороженных шнурами брезентовых каморках, как звери в клетках. Жалкое подобие уюта – складные пляжные кресла, крохотные столики, лампы точечного света, стопки газет – не делало из закутков комнат, а лишь подчеркивало балаганную убогость.
"Самый толстый человек" играл на наладоннике, и монотонный писк, с которым сыпались фигурки, неимоверно раздражал. "Двухголовый монстр" читал глянец, словно нарочно подчеркивал ужасающую разницу между ретушированными модельками на фотографиях и собственной чудовищной внешностью. Вторая голова, торчащая из левого плеча, срослась с основной вдоль виска; она моргала глазами и разевала рот, но судя по форме черепа, мозгов ей не досталось.
"Бородатая девочка" оказалась немолодой карлицей, "русалка" демонстрировала волосатые ноги, сросшиеся от колен в омерзительное подобие крокодильего хвоста. Впрочем, семи неведомым Филли нельзя было отказать в чувстве юмора: на каморке с анорексичной** женщиной, бесстыдно демонстрирующей анатомию костей, едва прикрытых красным бикини, висела табличка: "Жертва рекламы похудения".
Мне становилось трудно дышать, то ли от духоты, то ли от усталости, то ли от чудовищной концентрации уродств. В принципе, можно было отзваниваться Ишизаве: если его не устроит и "русалка", значит он сам не знает, чего хочет. Но для очистки совести, я прошел шатер до конца, до последней – самой просторной – каморки, где увидел…
Ее нельзя было назвать просто уродливой. Безобразие в ней переходило за ту грань, когда оно вызывает отвращение. Она казалась извращенным произведением искусства.
Все лицо ее, как резиновая маска, было скошено на сторону и искажено: один глаз почти стек на щеку, другой прятался в вишневых наростах, гроздями стекающих со лба. Вторая щека поросла серой чешуей, шелушащейся и хлопьями ссыпающейся на плечо. Вместо носа растопырилось нечто вроде коралла – плотное сплетение веточек в синих жилках. Половина скальпа выдавалась в сторону, и безволосая кожа обрисовывала мозговые извилины, точно черепной коробки под ней не было. Зато с другой стороны курчавилась густая рыжая поросль, старательно зачесанная за вздутое обезображенное ухо.
Табличка сообщала: "Антуанетта, королева уродов".
Напыщенное величавое имя шло ей, как бегемоту крылья. Нет, как золотое ожерелье крокодилу. Мечта тератолога***, воплощенное безобразие, она ужасала и завораживала. Господи, да она будет сниться мне до гроба!
Чудовище оторвало взгляд от газеты, подняло на меня глаза и хлопнуло в ладоши. На правой руке у нее было два больших пальца, торчащих в разные стороны, на левой – средний и безымянный срослись в лепешку.
– Привет, красавчик, – сказала она низким с хрипотцой голосом, за который удавилась бы любая блюзовая певичка. – А я давно тебя жду.
Ее темный глаз увеличился в размерах, вспыхнул нестерпимым огнем, электронный писк остро всверлился в уши – и разом упали сумерки.
Вдоль потолка загорелась цепочка тусклых лампочек. Уроды шуршали в своих каморках, выбрался в коридор толстяк с охапкой эльбума: игрушка продолжала устало попискивать у него из кармана. Выползла русалка, шлепая по полу ладонями в толстых перчатках – как гигантскими жабьими лапами. Гадкий хвост был упакован в подобие чехла и волочился следом.
Я что, проторчал здесь целый день? В обществе двухголового монстра, бородатой девочки и русалки? Возле этого чудовища?
В висках отчаянно стучало. Я должен был что-то сделать, но никак не мог вспомнить, что. Кажется, позвонить кому-то… насчет работы? Денег? Насчет какой-то фотографии, кажется? Пол качнулся, я едва успел ухватиться за хлипкую стойку шатра: неладное творилось не только со временем, но и с пространством.
– Вам плохо? – донеслось, как сквозь вату. Карлица с печальными старушечьими глазами отклеивала фальшивую бороду.
Я помотал головой, отчего тряпичные стены затеяли хоровод.
– Я его провожу, – убийственный блюзовый голос позади. Я покосился за спину.
Королева уродов оказалась на голову выше меня – настоящая великанша. Тяжелая грудь под бесформенным балахоном мягко колыхнулась, когда она отодвинула кресло и выбралась наружу. Желудок мой сжался в ледяной комок, когда я понял, что _это_ сейчас прикоснется ко мне.
Я отшатнулся, но тщетно: сильная лапа сжала мою руку выше локтя, мягкое бедро коснулось с тошнотворным намеком.
– Не понимаю, – пробормотал я, защищаясь от растерянности звуком собственного голоса. – Целый день прошел?
– Не то, чтобы прошел, просто так удобнее, – ласково сообщила монстриха, таща меня к выходу. Казалось, уроды пялятся вслед со смесью злорадства и сочувствия.
На улице обнаружилась ночь – опять? – и лихорадочная деятельность. Здоровяки в рабочих комбинезонах тащили грязные ящики и гигантские решетчатые конструкции, девушки с немытыми головами вытрясали опилки из блеклых ковриков, кудлатая шавка неистово чесала задней лапой за ухом.
Наверное, если бы от чудовища несло потом, меня стошнило бы прямо здесь. Но от нее пахло травой, росой и чем-то неуловимым, напоминающим о солнечном утре. Голова кружилась. Наверное, поэтому, я не сразу понял, что она тащит меня вовсе не к выходу. Лишь когда в нос ударил мускусный животный запах, а в щиколотку больно ударил край ступеньки, я опомнился и затрепыхался.