Самодержавие в истории России
Шрифт:
Возврат к концепции единства исторического развития России и стран Западной Европы в середине 90-х годов XIX в. связан с именем Н.П. Павлова-Сильванского, установившего наличие развитых феодальных институтов на Руси XIII – первой половины XVI в. Впрочем, предшествующий период, до XII в. включительно, оставался в его понимании «дофеодальным» в соответствии с характеристиками общинно-вечевой теории. В это же время А.Е. Пресняков показал, что Русь XI–XII вв. представляла собой не совокупность вечевых общин, вступавших с князьями в договорные отношения, а земли (волости) – княжения, являвшиеся их наследственными вотчинами (16, с. 12–13).
В целом, отмечает М.Б. Свердлов, концепции Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова заложили основы нового синхростадиального сравнительно-исторического подхода к изучению средневековой Руси в едином контексте европейских стран,
В советский период значительные коррективы в представления о характере экономической и социальной среды, в которой находился древнерусский князь, а также системы социально-политических связей, в которую княжеская власть была включена до XIII в., внесла концепция Б.Д. Грекова о феодализме в Киевской Руси, понимаемом как сочетание крупного землевладения с крепостничеством. В то же время широкое признание получила оценка политического строя Руси X–XI вв. как раннефеодальной монархии, а периода раздробленности – как феодально-иерархической структуры, основанной на связях сюзеренитета-вассалитета. Другое исследовательское направление акцентировало внимание на неземельных фьефах-феодах как основе феодальных общественных отношений (16, с. 22).
В работах отечественных историков 1990–2000-х годов (М.Б. Свердлова, А.А. Горского, В.В. Седова, В.Я. Петрухина, И.П. Ермолаева, Н.Ф. Котляра и др.), рассматриваемых в данном обзоре, истоки и эволюция восточнославянской государственности, социально-экономического строя Руси и ее политических институтов продолжали изучаться на основе различных подходов и с разных позиций. Несомненно, заслуживает внимания и концепция ранней русской истории, представленная в монографии британских историков С. Франклина и Дж. Шепарда и в статье французского византиниста К. Цукермана, которая является наиболее распространенной в современной зарубежной историографии.
Использование широкого круга нарративных, юридических, археологических и лингвистических источников позволяет исследовать происхождение и эволюцию восточнославянской государственности и верховной власти начиная с VI в. – времени существования двух, уже бесспорно славянских археологических культур – пражско-корчакской и пеньковской. Носителей этих культур историки отождествляют с двумя крупными группировками славян, известными в письменных источниках середины VI в. под названиями словене (, Sclaveni) и анты (, Antes) (1, с. 10).
Источники VI в. отмечают наличие у славян знати (primates, o ). Для обозначения славянских князей, так же как и германских королей, византийские писатели пользовались заимствованным из латинского языка термином («короли») или более широким по значению греческим понятием , что, по мнению М.Б. Свердлова, отражает в социально-политической терминологии единые индоевропейские генетические истоки княжеской власти. В целом, как полагает исследователь, сравнительный анализ социальных, политических и военных институтов славян VI – начала VII в. и германцев I–II вв. свидетельствует о синхростадиальности их общественного строя (16, с. 55–56, 66).
Согласно Тациту, основной функцией короля (rex), избираемого по принципу знатности, являлось управление племенем в мирное время, тогда как герцог (dux) был выборным предводителем воинов. Собственно германскими терминами, обозначавшими правителя, служили др.-верхн.-нем. kuning, др.-сканд. konungr, которые возникли из названия главы рода (прагерм. *kuningaz). Славяне в процессе этнокультурного и политического взаимодействия с германцами заимствовали прагерм. *kuningaz для обозначения главы племени в форме *kъnedzь («князь»). Этот заимствованный термин вытеснил исконно славянское слово *vlodyka («владыка»). Термин dux, в свою очередь, соответствовал др.-верх.-нем. herizoho и средн.-верхн.-нем. herzoge (букв. «воевода») и был синонимом слова *vojvoda, «предводитель воинов», в праславянском языке. Впрочем, судя по византийским источникам, князь в славянском племени мог избираться и предводителем войска, т.е. выступать одновременно и в роли воеводы (16, с. 72).
Как полагает М.Б. Свердлов, особый социальный статус князя основывался не только на воле народного собрания племени. Его поддержанию способствовал также институт дружины, относящийся к системе княжеской власти. Слово *druћina в значении «товарищество» существовало в праславянский период. В позднем племенном обществе это было постоянное добровольное объединение в военное и мирное время людей, связанных отношениями дружбы–службы со своим предводителем, обособленное в социальном плане и обладавшее собственной внутренней иерархией. Материальным обеспечением дружинников, помимо доли в военной добыче, служили пиры с дальнейшим их развитием в продовольственное обеспечение («корм»), которое они получали не от племени, а от князя (16, с. 76–77).
Впрочем, вопрос о существовании у славян дружины в рассматриваемый период из-за отсутствия прямых свидетельств источников вряд ли может быть решен однозначно. Сам М.Б. Свердлов основывает свои выводы, опираясь главным образом на описание Тацитом этого института в германском обществе. Тот же источник лежит в основе реконструкции им статуса князя у славян VI – начала VII в. По археологическим материалам, относящимся к данному периоду, прослеживается одинаково бедный обряд погребения, характерный для славянских археологических культур, что, как отмечает исследователь, свидетельствует об отсутствии еще в это время социального неравенства либо практики ее фиксации в погребальном ритуале. Тем не менее, полагает он, внутреннее социально-экономическое и политическое развитие славянских племен, их тесные контакты с Византией, германцами и аварами, вероятно, способствовали ускоренному выделению княжеской власти из системы традиционных племенных институтов (16, с. 80– 81). Не исключено, однако, что идея о зарождении у славян в VIVII вв. института княжеской власти является модернизацией исторического процесса (см.: 7, с. 35).
Несомненно, что словене и анты, являвшиеся весьма обширными группировками славян к моменту начала их Расселения, включали в себя ряд общностей. Однако названия таких общностей, которые принято считать «племенами» или «союзами племен», появляются в источниках только начиная с VII в. и, судя по их этимологии, являются новыми названиями этнополитических структур, которые в праславянскую эпоху, до Расселения, бесспорно не существовали. Смена большей части этнонимов, по мнению А.А. Горского, предполагает, что в результате Расселения прежняя (очевидно, племенная) структура праславянского общества была разрушена и сформировались новые сообщества, носившие уже не кровнородственный, а территориально-политический характер. Для обозначения этих славянских сообществ, считает он, больше подходят термины «племенные княжества» и «союзы племенных княжеств», «поскольку этнополитическая структура раннесредневекового славянства была хотя еще и догосударственной, но уже постплеменной, являла собой переходный этап от племенного строя к государственному, и формирование славянских государств происходило на основе именно этой переходной этнополитической структуры (а не непосредственно из племенной, как часто подразумевается в историографии)» (1, с. 14).
Соответственно, иначе, с точки зрения А.А. Горского, должна рассматриваться и проблема так называемой «племенной знати», существование которой у славян в период до образования государств также является общим местом в историографии и, казалось бы, не должно вызывать сомнений. Племенную старшину восточных славян, которая, собственно, и могла только составлять основную массу племенной знати, долгое время видели в упоминаемых в русском Начальном летописании «старцах» и «старейшинах». Но анализ употребления этих терминов в древнерусской письменности показал, что они являются книжными и не несут информации о реальных общественных категориях. В источниках, относящихся к другим регионам раннесредневекового славянского мира, отсутствуют надежные данные о наличии племенной старшины. В них явно преобладают термины – «мужи» князя, «други», fideles («верные»), nobiles viri fideles («благородные мужи верные»), homines («люди») князя, optimates («лучшие») и т.п., – которые, с точки зрения исследователя, указывают на служилый, «дружинный», характер знати. «Племенная знать», пишет он, несомненно, существовала в праславянских племенах «дорасселенческого» периода, но в ходе расселения в результате слома старой племенной структуры основная ее часть – племенная старшина – утратила свои позиции, все больше уступая место новой, служилой знати, не связанной с родовыми и племенными институтами, формировавшейся по принципу личной верности предводителю – князю (1, с. 19).