Самодержавие в истории России
Шрифт:
Однако нет никаких указаний на то, что послы «народа рос», о которых сообщают Бертинские анналы под 839 г., прибыли из Киева. Вряд ли можно считать и Городище базой изначальной Руси. Присутствие здесь скандинавов надежно определяется временем не ранее 60-х годов IX в., к которым относится богатый комплекс скандинавской культуры (18, с. 33). Более ранние следы пребывания варягов в Поволховье фиксируются только в Ладоге, где к моменту основания поселения (около 750 г.) относятся дома каркасно-столбовой конструкции, близкие североевропейским хале, и характерные для скандинавов вещевые находки (скорлупообразные фибулы, фризские гребни, навершия с изображением Одина, дротовые гривны и др.). Единичные скандинавские вещи конца VIII – первой половины IX в. в Восточной Европе кроме Ладоги обнаружены еще на Сарском городище. Однако в могильниках этого времени захоронений варягов не выявлено, что не позволяет говорить о проживании здесь скандинавов. Заметный приток норманнов в севернорусские области наблюдается только во второй половине IX в., что сопоставимо с данными летописи о призвании варяжский князей (18, с. 34; 15, с. 141–145). Неизвестно также, к какому времени – до или после призвания варягов – относится информация арабского писателя об «Острове» русов (12, с. 117–118). Как отмечает В.Я. Петрухин, варяги, бравшие дань со словен, чуди, мери и кривичей, согласно летописи, приходили «из заморья» и, следовательно, мало подходят для локализации каганата русов в Поволховье. «Заморье», однако, не было препятствием для скандинавских мореходов, и не исключено, что рассказ об острове (полуострове) русов относится все же к Скандинавии (14, с. 79; 12, с. 118). Впрочем, то, как изображают русов арабские авторы (занятие только торговлей и разбоем, отсутствие хотя бы намека на занятия сельским хозяйством) очень далеко отстоит от государственности, а то, что это сообщество возглавлял «хакан» («каган»), отнюдь не доказывает, что оно именовалось «каганатом» в подлинном значении этого слова (4, с. 17).
На отсутствие в источниках упоминаний о «русском каганате» обратил внимание В.Я. Петрухин (15, с. 140). Речь в них, как подчеркивает он, идет лишь о титуле «каган», на который, по-видимому, претендовал предводитель руси, и это вполне логично объясняется политической ситуацией, сложившейся в Восточной Европе к середине IX в. и зафиксированной в ПВЛ под 859 г. Она характеризовалась существованием двух сфер влияния (сбора дани) – варяжской, охватывающей земли словен, кривичей, чуди, мери и веси, и хазарской, включавшей территории полян, северян, радимичей и вятичей. Поэтому не случайно источники IX в., в том числе «Баварский географ», упоминают русь (норманнов) рядом с хазарами. Их соседство в данном случае имело не столько географический, сколько политический смысл, хотя и в территориальном плане их сферы господства практически соприкасались. Активность тех и других безусловно должна была привести к столкновению их интересов (13, с. 88–89).
Историческая ситуация изменяется после событий, произошедших на севере Восточной Европы и описываемых в ПВЛ под 862 г. как «призвание варягов». В результате во главе северного конгломерата «племен», с которых прежде брали дань варяги, оказывается предводитель викингов, известный по летописи под именем Рюрик. По наиболее вероятной версии, это был достаточно знаменитый датский конунг Рёрик (Хрёрик) Ютландский (или Фрисландский) из королевского рода Скьёльдунгов, военная и политическая активность которого приходится как раз на середину IX столетия (см.: 5, с. 225; 10, с. 45; 1, с. 37; 16, с. 108).
Главным «противоречием» летописного текста, указывающим на «искусственность» легенды о призвании, выглядит сообщение об изгнании за море насильников-варягов, собиравших дань со словен, кривичей и мери, и последующее обращение этих племен к тем же, в принципе, варягам. Однако, как отмечает В.Я. Петрухин, в контексте международных отношений «эпохи викингов» такая ситуация вряд ли может считаться необычной: правители разных стран приглашали норманнов и заключали с ними соглашения о защите своих земель от их же соотечественников. Вряд ли корректна также трактовка соглашения руси и славян как «прикрытия» традиционным мотивом «общественного договора» фактического завоевания и выплаты дани варягам в качестве выкупа мира. В раннесредневековый период государственная власть и воплощавшая эту власть княжеская дружина оказывались «завоевателями» формирующейся государственной территории вне зависимости от наличия или отсутствия принципиальных различий в этническом составе дружины и подвластного ей населения. Если мир и покупался этим населением, то и дружина была заинтересована в мире, чтобы «кормиться» на подчиненных землях (15, с. 152; 13, с. 118; 12, с. 108–109). Таким образом, заключает В.Я. Петрухин, можно вполне определенно предполагать, что конфликт с варягами-норманнами действительно завершился «рядом» – договором с русью, дружиной призванных князей. При этом славянская (и даже праславянская) правовая и социальная терминология легенды о призвании («ряд», «правда», «володеть», «княжить»), очевидно, указывает на то, что славяне были активной стороной в установлении «ряда» и формировании государственной власти, а сам договор стал основой развития дальнейших отношений княжеской власти со славянскими и другими племенами (15, с. 160–161; 13, с. 125, 127; 12, с. 120).
По мнению М.Б. Свердлова, основу легенды составили не призвание варягов или договор с ними, а избрание князя, которое восходило к древнейшей традиции славянских и других народов на последней стадии племенного строя. При этом, как и в случае избрания западными славянами франка Само, этническая принадлежность князя значения не имела. Политический смысл избрания Рюрика заключался в стремлении местной славянской и финно-угорской знати иметь в лице располагавшего сильной дружиной правителя противовес шведским викингам и избежать восстановления прежних даннических отношений с ними (16, с. 108–109; см. также: 1, с. 37–38).
Из летописных сведений о Рюрике следует, что после избрания князем он перенес княжескую резиденцию из приграничной Ладоги в более безопасное, но стратегически и политически более важное место, в центр расселения славян в данном регионе – Рюриково городище. Согласно ПВЛ, сложившееся объединение включало словен, кривичей, мерю, весь и мурому, в укрепленных центрах которых – Новгороде, Полоцке, Ростове, Белоозере и Муроме – сидели сам Рюрик и назначенные им мужи. Несмотря на легендарный характер рассказа, изображенная в ПВЛ картина какой-то территориальной общности, простирающейся от Старой Ладоги и Изборска до Верхней Волги и Нижней Оки, отнюдь не противоречит тому впечатлению, которое создают археологические источники, фиксирующие, как и летопись, тяготение скандинавов к «городам» (21, с. 38–40). Таким образом, полагает М.Б. Свердлов, при Рюрике на севере образовалось потестарное государство, представлявшее собой переходную форму от племенных княжений к собственно государству и аналогичное «каганату росов» в Среднем Поднепровье (16, с. 120).
Однако в середине – второй половине IX в. северное и южное государственные образования оказались в разных экономических и политических условиях. Объединение, этнополитическую основу которого составляли поляне и скандинавы Аскольда и Дира, противостояло Хазарскому каганату и не имело доступа к путям поставок восточного серебра. Северное объединение находилось в более выгодных условиях, контролируя значительную часть Балтийско-Волжско-Каспийского пути, обеспечивавшего поступление огромных масс серебра в Восточную и Северную Европу. Более того, «ряд» между русью и племенами севера Восточной Европы, по-видимому, стабилизировал политическую обстановку в регионе, следствием чего стало фиксируемое по монетным кладам усиление с 860-х годов притока серебра на Русский Север (12, с. 120).
Эти объективные обстоятельства стали, по мнению М.Б. Свердлова, причиной военно-политического превосходства северо-западного княжества во главе с династией Рюриковичей над южным государственным образованием с центром в Киеве. Их объединение в результате похода Олега (сканд. Helgi) в 882 г. (согласно летописной хронологии) имело значительные последствия для Восточной Европы. Образовалось Русское государство, под контролем которого оказалась вся восточноевропейская система речных путей (16, с. 129–132).
Примечательно, что одновременно, в последней четверти IX в., наступает перерыв в поступлении арабского серебра, которое почти непрерывным потоком шло через Хазарию с рубежа VIII–IX вв. Эта «блокада» Руси, по мнению В.Я. Петрухина, явилась реакцией хазар на присвоение Олегом дани с северян и радимичей, входивших в зону влияния Хазарского каганата. Поступление монет возобновляется в начале X в., но уже в обход Хазарии, через Волжско-Камскую Болгарию из государства Саманидов в Средней Азии. Тогда же – не ранее первой четверти X в. – первые клады дирхемов появляются в самом Киеве (13, с. 92–93, 132; 21, с. 87).
С конца IX и в X в. Волга становится главным каналом поступления серебра в земли русов, и с этим связана заметная интенсификация жизни на поселениях Ярославского Поволжья (Тимерево, Михайловское, Петровское), в районе озер Неро и Плещеево, в округе Суздаля и Юрьева-Польского, материалы раскопок которых свидетельствуют о росте числа скандинавов в этом регионе. Так, Тимерево превращается в своего рода гигантский торговый зимний лагерь, подобный шведской Бирке (21, с. 68).
Однако несмотря на все экономические выгоды волжского пути, дальнейшая экспансия русов в этом направлении была надежно перекрыта болгарами. Альтернативный маршрут по Днепру и Черному морю имел ряд неудобств, главным из которых были днепровские пороги, что практически уничтожало преимущества транспортировки товаров по воде. Вместе с тем район Среднего Поднепровья обладал плодородной почвой и был достаточно плотно заселен. В этой ситуации, как отмечают С. Франклин и Дж. Шепард, «поворот на юг» и освоение русами Среднего Поднепровья выглядит вполне закономерным (21, с. 87).