Самодурка
Шрифт:
– По-моему, ты уже близко.
– Почему ты так думаешь?
– Ты... в раздрызге, в смятении. Все чувства накалены. Хаос в душе воет. Не так?
– Точнее не скажешь.
– Вот здесь и ищи. Выход к свету - он в той мешанине, где все как бы специально запутано и затруднено. Вот тут-то и надо понять, что путь - это работа. Не пахота на стороне за кусок хлеба, а внутренняя работа по преодолению в себе хаоса, всего наносного, темного, - всего, что "не я"! Понимаешь, не бояться хаоса надо, не прятаться от него как улитка, а изживать. Пространство борьбы - оно ведь в душе. Это не я сказал - это
– Грома, знаешь...
– Надя сама разлила водку по рюмкам.
– А я ведь гадина!
– Да ну!
– он вернулся за стол, положил голову на ладони и уставился на нее.
– Чего так-то?
– Понимаешь, я всегда жила как хотела. Чтобы, этак, закусив удила, настоять на своем. Во всем! Очень часто наперекор всему - близким людям, обстоятельствам... даже самой себе! Да, очень часто во вред себе. Лишь бы победить, лишь бы оседлать жизнь! Знаешь, этакая осатанелая баба, которая вопит: "По щучьему веленью, по моему хотенью стань передо мной как лист перед травой!" Это же кошмар, Грома!
– Видишь, все-таки поняла.
– Погоди, не перебивай. Как припекло... я обет Богу дала. Мы всегда так: творим, что хотим, а потом к Богу кидаемся. Мол, запутались, помоги! А потом опять за свое. Так всю жизнь и качаемся посередине. Как маятник.
Георгий не перебивал и молча глядел на нее. Глаза его лучились ясным ровным огнем.
– Эй, не смотри так! Ты меня сейчас своими глазами сожжешь!
Он улыбнулся и успокаивающим жестом прикрыл её ладонь своею.
– Грома, грош мне цена, если так запросто, с такой легкостью в самой себе перескакиваю. Из света во тьму. С белого на черное... Перекати поле. А я не хочу кататься! Я свечкой в храме хочу стоять!
– её губы кривились, подбородок дрожал.
– Ну-ну...
– он подлил ей томатного соку в стакан, положил на тарелку из банки соленых огурчиков.
– Ты закусывай, не забывай. Днем-то обедала?
– Не-а.
– Ну вот! Ешь-ка как следует. Сейчас ещё колбаски подрежу.
– Да не надо мне колбасы! Можешь ты меня выслушать, я же никогда никому... Это же самое главное, неужели не понимаешь?
Она в сердцах треснула кулаком по столу, но тут же осеклась, испугалась...
– Ой, извини! Чего доброго, Лиду разбудим...
– Не разбудим - она спит крепко. Ты говори, говори - ночь у нас длинная.
– Грома, понимаешь... Я мстить хочу одному... в общем, одному гаду. Он и вправду гад, ты не сомневайся!
– А я и не сомневюсь.
– Ну вот, планы мести лелею. Это что ж... по-христиански? Я же знаю, что мстить грешно, что мстит только слабый. Мелкий никчемный нуль. У которого за душой - ни силы, ни света... одна чернота. Выходит, я и есть этот нуль.
– Ты уже отомстила?
– Нет пока...
– Ну вот. Значит пока ты и есть сильная и светлая!
– Но... понимаешь, как я могу... у Бога прость. Когда надо нам - мы в церковь бежим, свечки ставим. А хорошо все - какое там! Почему мы даже к вере относимся так потребительски? Поверху идем, цветочки срываем... значит, плодо-то нам не видать!
– Это ты верно сказала - не видать. Вглубь идти... сложно это. Не каждому по плечу. Это ведь черная работа, неблагодарная... Результатов никто не видит. Прихвастнуть, понимаешь, нечем!
– Она.
– Вот и первый шаг!
– Ты думаешь?
– Она ещё спрашивает... Радуйся, свет! Любуйся, глядя на бабочек! А счастье... Сама ведь сказала мне, чего хочешь. Чтоб не болтаться перекати полем, а стоять на ветру как свечечка! Просто светить, просто быть. Остальное - приложится...
Заворчала во сне собака.
– Что, Чара, детишки снятся? За первенца своего будь спокойна - в надежных руках! Ну, давай озаримся... За тебя, ангел мой!
7
Эти озаренья довели до того, что утром Надя с трудом добралась до театра. Георгий буквально доволок её на метро - на такси в этот раз денег у самого не было - и заставил клятвенно пообещать, что она не станет совершать никаких резких движений, а к вечеру, - как доберется домой, позвонит.
Еле передвигая ноги добралась она до гримуборной, переоделась и встала к станку.
"Перегаром, наверное, несет на весь зал, - морщась, подумала Надя.
– И как только меня по дороге не вывернуло - загадка, честное слово!"
Голова раскалывалась, сердце бухало и кололо...
Инна Георгиевна, проходя мимо нее, скривилась.
– Да-а-а, мадам! Дамы не уступают кавалерам... Если ещё раз позволишь себе явиться на класс в таком виде - выгоню! Без разговоров...
Кое-как дотянула до начала упражнений на середине, а когда первая группа встала на маленькое адажио, тихонько отошла в сторону. Отерла лицо полотенцем, постояла с минутку у зеркала и, накинув халат, вышла из зала.
Это было смерти подобно!
Все-таки её вырвало прямо в раковину гримуборной - хорошо, что никто не видел... В двенадцать на верхней сцене должна была начаться репетиция "Сестры Беатрисы", и Надя решила загодя туда подняться.
Петер уже сидел там - один в пустом зале - и что-то читал. Надя незаметно приблизилась, встала рядом.
– Добрый день, Петер.
Она не знала как себя с ним вести. То ли она для него и вправду не пустое место, то ли - артисточка каких много... Одна из тех бесчисленных, с которыми он переспал. Он - известный европейский хореограф, фигура, а она... невесть кто. Рядовая танцовщица, которую он вытащил чуть ли не из кордебалета, главную роль дал и - понятно, само собой!
– затащил в постель. За все надо платить. Вот, дескать, пускай девочка платит!
Он вздрогнул при звуке её голоса. Побледнел. Вскинул голову.
– Где ты быть вчера вечер? Ты обещала... быть у меня в отель. Я домой к тебе ехал. Адрес брал здесь.. в театре. Ждать тебя около дома до полночь...
– Зачем? Петер, у меня муж, семья...
Этот его сбивчивый и взволнованный говор, этот напор... они смутили и почему-то обрадовали её. Хоть кому-то до неё есть дело!
– Муж? Твой муж не быть дома. Почему? Почему тебя нет, Надя? Почему ты не быть, я...
– он окончательно сбился, запутался.
– Я тебя хотеть видеть!