Самое Тихое Время Города
Шрифт:
Когда возник проход, Ибрагимов увидел на экране просто туман. Клубок тумана. Странно. Туман наползал, заполнял комнату – и структурировался. С людьми ничего не происходило. Они просто не замечали – а вот шеф вдруг стал четким. А потом в комнату вдруг из ниоткуда посыпались бравые молодцы в энкавэдэшной форме сороковых годов. Двое из ларца, одинаковых с лица. Прямо как в нынешних киноподелках про Кровавую Гэбню.
И вот тут Ибрагимову стало страшно. Это надо было прекратить, немедленно!
Да, но это значит – пойти туда!
Он заплакал злыми слезами. Нутро свело, как сжало в железном кулаке. Ибрагимов выматерился – отпустило. А автомат он припас еще во время эвакуационного бардака…
– Иногда мой гуманизм отключается, – пробормотал он, передергивая затвор.
Когда дырка «схлопнулась», когда по перепонкам дало так, что из носа и ушей потекла кровь, Ибрагимов обвел взглядом помещение. Шефа не было. Вообще. Еще два трупа Кровавых Гэбистов растворялись на глазах. Остальные были мертвы. Просто мертвы.
Ибрагимов бросил автомат. Пятясь, выбрался из комнаты, а потом заорал и побежал куда глаза глядят из этого страшного здания, от этого жуткого места, только бы выбраться куда-нибудь, все равно куда.
– Господи! – выл он. – Господи-и-и!!! Что же делать-то? Куда же мне бежать? Госссподи-и-и!!!
– Да, блин, какой идиот тут строил? – снова выругался Николаич, тяжело дыша. В мостовой зиял здоровенный провал. – Понатыркали элиток где попало, а теперь все в говнища валится, блин!
Гоша опасливо заглянул в провал.
– Отойди, идиот! – рявкнул Николаич. – Огородку делай, тормоз! Нынче ж у них этот, Хеловин. Эти ж «мерсы» гребаные под утро из всяких борделей да жрален домой потянутся, да еще поддатые, и все туда хренакнутся.
– А может, пусть хренакнутся? – предложил Гоша.
– Может, у них дети нормальные будут, – буркнул Николаич. – Дело делай, заступник народный! Туда и «жигуленок» хренакнуться может, понял?
Провал обнесли оранжевыми конусами, желтый проблесковый маячок уютно помигивал на крыше большого эмчеэсовского фургона.
– А дальше не пойдет? – осведомился Гоша.
– А хрен знает, – отозвался Николаич. – Кофейку хочешь?
– Давай, – кивнул Гоша.
Николаич налил из термоса. На улице было холодно и тихо.
– Центр, – протянул Николаич. – Я вот на Остоженке родился, а теперь в хреново-бебенево живу. А тут эти-то, нынешние строители, они ж не знают ничего, не слушают, строят, лишь бы бабла сшибить. А тут земля всегда была неверная. Тут место нехорошее, нельзя тут строить.
– А что?
– А то, – отхлебнул из пластикового стакана Николаич, указывая головой в сторону не видного отсюда Кремля. – Говорят, пока Ильич в Мавзолее, Москве ни покоя, ни удачи не будет.
– Ты, Николаич, в какую сторону подался-то? – удивился Гоша. – Ты же всегда на демонстрации с красным флагом ходишь.
– Да не в том дело, парень, – вздохнул Николаич. – Не по-человечески с ним поступили. Он покоя хочет. Тут мне зять мой, а он парень у-у-умный, японский знает, по заграницам мотается, рассказывал, что там, – он снова кивнул, уже куда-то в сторону Дальнего Востока, – там они, значит, считают, что если покойник, так скажем, неупокоенный, то его обида, что ли, превращается в какую-нить дрянь, змею там, крысищу многохвостую. И начинает пакостить всем, кто ему покоя не дает. А тут весь город, понимаешь.
– Ну, – проглотил кофе Гоша, – это ты зря. Вот упокоится он, так элиток этих еще больше понатыркают, земля-то не станет проваливаться!
Николаич хихикнул:
– А вдруг они тогда совсем провалятся? А?
Гоша задумался:
– Да кто знает, Николаич. А вот, положим, провалятся. Эй, а вдруг только сволочи провалятся? Воры там, бандиты? А нормальные не провалятся. А?
На Спасской башне пробило полночь.
– Ну вот и посмотрим, кто есть кто, – прикончил кофе Николаич. – Давай ребят вызывать, тут дело серьезное. – Николаич полез в нагрудный карман комбинезона за сотовым, когда услышал Гошкин вопль:
– Николаич, это что там такое? Это что за б…?
Николаич посмотрел на лезущее из провала клубящееся серое НЕЧТО, матюгнулся, перекрестился, схватил огнетушитель.
– Что смотришь, урод? Лопату бери, лопату! Гвозди его на хрен!
Гоша отскочил от провала и побежал к фургону. Потом тормознул, выдернул у Николаича сотовый, дрожащим пальцем ткнул в кнопку и проорал:
– Ребят, у нас тут из-под земли ОНО ползет! Давай с полным арсеналом! – Даже не выслушав ответа, схватил первое, что попалось в фургоне под руку – оказалось, пожарный багор, – и рванул к Николаичу, который, плотоядно рыча и матерясь вперемежку с божбой, поливал из огнетушителя НЕЧТО. То дергалось, пыталось высунуть щупальце за кольцо оранжевых конусов, но почему-то отдергивалось.
– …ный мутант! – прошептал Гоша и ткнул багром в полупрозрачное серое щупальце.
Музыканты в переходе метро весело наяривали какую-то «кельтушку». Вокруг них собралась небольшая тусовка человек в десять, и еще столько же стояли вдоль противоположной стены перехода. Даже пара милиционеров пристроились рядом. Сегодня вечер был особый, ребята играли хорошо, и потому никто их не гонял.
Музыкантов было четверо: трое парней и девушка. Девушка, от взгляда на которую сразу становилось тепло, как от кружки горячего шоколада, прикрыв глаза и запрокинув голову, самозабвенно пела звучным, богатым обертонами голосом, чуть притоптывая в такт. Гитарист, серьезный черноволосый парень, весь в черной коже и заклепках, сосредоточенно работал, встряхивая в такт кудрявой головой, второй, «камуфляжный», в шотландском берете и с серьгой в ухе, рыжий и коротко стриженный, наяривал на бонгах, а третий выводил мелодию на флейте.
Перед музыкантами, как ни странно, не было ни гитарного футляра, ни шляпы, ни даже консервной банки. Кто-то из зрителей в перерыве между песнями разложил на полу газету и поставил туда рядком четыре бутылки пива. Полная белокурая женщина засмеялась и достала из сумки пакет конфет и высыпала на газету, а парнишка с опустевшим пакетом из «Макдоналдса» вытряхнул оттуда салфетки и, кинув в пакет десятку, поставил его перед музыкантами. Милиционер порылся в кармане и со звоном ссыпал туда мелочь.