Самое Тихое Время Города
Шрифт:
Господи, я хочу пить. Почему я не чувствую боли? Почему я не могу встать, я же так легок… Или я просто плыву? Поднимаюсь в свет? Как он ярок… почему глазам не больно?»
– Пей. – Из сияния возникла тонкая женская рука, поддерживающая чашу, которая и источала этот прекрасный свет. Агловаль потянулся губами к чаше. Вода. Просто вода. Лучший в мире напиток, который утолит наконец эту жестокую жажду…
«…меня уносит в свет… уносит… Господи… Мария Пресвятая…»
Артур осторожно провел рукой по лицу Агловаля, закрывая ему глаза. Гавейн стоял рядом, тяжело дыша, опираясь на двуручный меч. Шлема на нем не было, доспехи во многих местах были погнуты, лоб пересекала глубокая ссадина. Рыцарь то и дело вытирал лицо, размазывая сочащуюся кровь.
– Государь мой дядя, – негромко сказал он, – смотри, у него лицо светится. Как у узревших Грааль.
Фургон по-прежнему уютно и размеренно мигал проблесковым маячком. Светало. Провал был черен и пуст, и ничего из него больше не лезло.
Эмчеэсники в своих ярких комбинезонах и шлемах обалдело заглядывали туда. Внизу воняло канализацией и плескало, как обычно плещет в подземном сливном канале. Ничего необычного.
– Что это было-то, ребята? – прошептал кто-то.
– ОНО, – ответил кто-то, и все заржали.
– ОНА, – поправил второй. – Стряслась, стало быть.
– Э нет, мы ее загнали обратно. В задницу. – Снова хохот.
– Кофейку? – предложил Николаич.
– Не, Николаич, тут покрепче что надо.
Все «семь самураев» ночного наряда вместе с Николаичем и Гошей снова заржали – аж до слез. Смешно-то уже даже и не было, просто напряжение надо было сбросить.
С визгом тормозов у провала остановилась машина «Дорожного патруля». Оттуда выскочили репортер с оператором.
– С добрым утром! – проикал Николаич, утирая слезы и стоя над провалом с пустым огнетушителем, как Зигфрид над тушей дракона.
Небо светлело, потихоньку становясь из серого нежно-розовым и похожим на створку перламутровки. Пространства расходились, подобно лепесткам, от поля битвы, и в небе как будто играли бледные радужные сполохи. Кэт остановилась, озираясь. Где-то вдалеке мелькнули знамена со знаком Грааля, и Кэт узнала золотой стяг Монсальвата. Где-то под темными облаками исчезал хвост Дикой Охоты, уносящей мертвых, и слышался пронзительный клич валькирий. Где-то оседал едкий дым, и груды развороченного железа остывали под затянутым маревом небом. Прямо под ногами у Кэт валялись трупы крысоподобных тварей, многохвостых и многолапых, с железными клыками и красными глазами, здоровенные туши белых красноухих псов, безглазых и с крокодильими зубастыми пастями, каких-то еще неописуемых тварей, словно бы слепленных из частей различных зверей, а то и людей. Она знала это место. Это странное плато по ту сторону Сетуни, почти рядом с ее домом. Но почему сегодня они так долго сюда шли и почему за ним видна не «Сортировочная» и не Поклонная гора, а бесконечная выжженная равнина? Посреди нее сидел и играл на свирели полуобнаженный юноша с черными кудрявыми волосами. Рядом с ним стоял высокий воин в рогатом шлеме, с длинными висячими усами, грозный и насмешливый. Он увидел Кэт, коротко сверкнул зубами и дал ей дорогу.
А больше Кэт ни на кого не смотрела, потому что спиной к ней, лицом к разгорающемуся рассвету, опираясь на тяжелый кривой меч, стоял принц со свитка. Эспелетовский котоэльф.
– Индракумара, – почти беззвучно проговорила Кэт, но тот услышал.
Резко обернулся. Совершенно такой, как на свитке. Раскосые длинные голубые глаза, смуглое лицо с высокими, сильно выдающимися скулами, крупный рот и длинноватый горбатый нос. У него было очень спокойное, умиротворенное лицо человека, выполнившего свой долг. У его ног лежала огромная тварь в золоченых шипастых доспехах, с оскаленной крысиной мордой, с красными глазами и зубами. На украшенных тяжелыми золотыми браслетами лапах тускло-красным отблескивали длинные и острые, как ножи, когти, на земле возле головы валялась усыпанная драгоценными камнями роскошная до уродливости корона.
Кэт через силу улыбнулась. Ей было сейчас одновременно легко и горько. Но все было правильно, она это чувствовала.
– Так и должно было быть, – тихо сказала она, шагая вперед и глядя снизу вверх во внимательное лицо Индракумары. Она еле доходила ему до плеча.
– Я никогда не смотрел на тебя так, царевна.
– Да, это я раньше смотрела на тебя сверху вниз, – ответила Кэт, и больше они ничего не говорили.
Индракумара осторожно прижал Кэт к себе, и она закрыла глаза, слушая, как под панцирем глухо бьется его сердце. Удар. Еще. И еще. Так спокойно.
«Я не открою глаз. Я пойму, что взошло солнце, потому что сердце остановится.
Я не хочу видеть его мертвым.
Незачем открывать глаза.
Я ведь тоже тогда умру, так зачем?»
Удар. Еще удар. Еще.
Блаженное ощущение близкой смерти вдруг исчезло, и Кэт, чуть раздосадованная ожиданием, осторожно приоткрыла глаза. Зажмурилась от солнечного луча, отразившегося от восточносказочных лат Индракумары, и охнула. Быстро подняла голову. Индракумара смотрел на солнце широко раскрытыми глазами и плакал.
«Плачет, значит, жив. И я буду жить».
– Это что же, – прошептала Кэт, – это чудо, да? Нам – чудо?
Сзади раздался хохот:
– Ой-е! Дева, ты же была у Брюса! Кельтов слушать надо, кельты знают, что говорят! – Воин снова расхохотался, а когда Кэт повернулась, вместо него стоял, насмешливо, скалясь, здоровенный черный ньюф в золотом ошейнике. Он махнул хвостом, словно прощаясь, и пошел себе.
А Кэт огляделась по сторонам и увидела кошек, и собак, и обычных крыс, и ворон – мертвых и раненых, воинов великой битвы. И она заплакала от жалости, горя и утраты. Она счастлива – а они мертвы…
А юноша с флейтой улыбнулся ей и снова заиграл. Солнце поднялось над узким прозрачным облачком, и на поле упал широкий веер бледных белых лучей. Откуда-то послышался звон колокольчиков, и раненые, словно подхваченные бледным светом и мелодией флейты, вставали, отряхивались как ни в чем не бывало и в щенячье-котячьей-крысячьей-воронячьей беспричинной радости прыгали, катались, кувыркались, хороводом идя вокруг поля посолонь, а потом расходились кто куда по своим собачье-кошачьим-крысячьим-воронячьим делам. А потом белый веер лучей предзимнего холодного солнца вдруг собрался в один яркий белый луч, подобный трапу, сброшенному с борта гигантского корабля, невидимого в свете солнца. И юноша с флейтой встал и неторопливо, танцующей походкой начал подниматься по лучу, играя на флейте, а за ним потянулись словно бы нарисованные белым карандашом силуэты погибших бойцов. Они точно так же, как и живые, плясали и прыгали, кувыркались и носились и поднимались по солнечному лучу наверх, а впереди шел, пританцовывая, пастух, юноша в набедренной повязке и шнуре дваждырожденного, в золотых браслетах и цветочных ожерельях.
Кэт и Индракумара смотрели им вслед, пока никого не осталось вокруг, кроме трупов зверодемонов. А флейта все звучала откуда-то издалека, а в голове у Кэт всплыла фраза: «Все псы попадают в рай». И коты тоже, подумала она, шмыгнув носом.
А солнце поднималось все выше, и тела мертвых тварей начали медленно таять под его лучами, превращаясь в зловонный пар. Кэт и Индракумара едва успели отбежать, чтобы не наглотаться ядовитой вони. Испарения собирались над полем в одну большую сизую тучу, а потом, словно вставший на хвосте смерч, втянулись куда-то вверх, и все с негромким хлопком исчезло, будто кто-то там, наверху, перекрыл вытяжную трубу.