Самоход. «Прощай, Родина!»
Шрифт:
Виктор увидел в конце поля два истребителя.
– Юра, огонь осколочными!
Они успели сделать выстрел, как по броне рубки ударила очередь из снарядов – это открыл огонь из малокалиберной зенитной установки швейцарского производства «эрликон» расчет ПВО. Для самолетов угроза большая, но не для самоходки – снаряды зенитки отскакивали от брони. У немцев зенитной артиллерией войска были насыщены – от 20-миллиметровых автоматов «эрликон» до 88-миллиметровых пушек, поставленных затем на «тигр».
– Дави ее!
Зенитка была в полусотне метров, хорошо замаскирована сетью, и если бы сама себя не обнаружила, самоходка
Алексей уже и сам подвернул боевую машину, направляя ее на зенитку. Зенитчики бросились врассыпную. Их выстрелы не дали результата, а погибать под гусеницами никто не желал.
Зенитку смяли, как пустую консервную банку.
– Командир, самолет винтом уже крутит! – закричал наводчик.
– Леха, вправо девяносто – и короткая! – Наводчик уже крутил маховики.
Первый снаряд попал в самолет удачно – тот загорелся. Однако пилот второго запустил мотор и вот-вот начнет выруливать. Тогда в него не попасть, скорость велика – не приспособлена самоходка для стрельбы по быстро перемещающимся целям.
А самолет уже выехал со стоянки. И в это время Юрий выстрелил. Осколочный снаряд прошел мимо и взорвался недалеко. Осколками пробило покрышки, и самолет развернуло на полосе.
– Бей еще раз! – в азарте закричал Виктор.
Выстрел! Однако пилот успел выпрыгнуть из самолета – сразу после того, как его развернуло. На этот раз снаряд угодил в фюзеляж, во все стороны полетели куски обшивки, и почти сразу же – вспышка: это загорелся бензин в баке. Вот это да! Случай необыкновенный! Обычно за танкистами и самоходчиками в трофеях числятся подбитые танки, разбитые пушки и подавленные огневые точки. А сейчас – два самолета. В полку самоходчиков такими трофеями похвастать никто не мог. Да и сомневался Виктор, что этот самолет запишут ему в формуляр, он не летчик-истребитель.
Они выехали на середину полосы и развернулись. Ни одной живой души не было видно, все разбежались.
Запищала, зашипела рация.
– Седьмой, отзовись Первому.
– Седьмой слушает.
– Целы?
– Так точно! Два самолета сожгли!
Пауза длиной в несколько секунд, а потом – открытым текстом:
– Стрелков, ты что, пьян?
– Никак нет! Аэродром у немцев, на нем – два самолета. Оба и сожгли.
– Ну смотри, сам проверю! Постой, а где этот аэродром?
– Сейчас… – Виктор открыл карту, нашел дорогу, хутор. Никакого аэродрома на нем, конечно, не было. Да и не должно было быть, карта не разведслужбы. Что на ней было, так это черная линия немецкой передовой – уже прорванная и пройденная. Все же доложил:
– Рядом с хутором Гремячим.
– Далеко ты оторвался! Возвращайся в полосу наступления…
– Есть!
Пришлось по той же рокаде выбираться обратно.
Они проехали немного, когда увидели – им навстречу двигаются немецкие мотоциклисты.
– Дави!
Успели подмять три мотоцикла с колясками, остальные же съехали с дороги в поле и понеслись в разные стороны. Не ожидали мотоциклисты, что со стороны их тыла вырвется русская самоходка. Они удирали от русского наступления, а тут снова русские!
До своего полка самоходчики добрались за полчаса, раздавив по дороге грузовик с пушкой на прицепе.
Во время наступления единой линии фронта – с траншеями, с нейтральной полосой, огневыми позициями – не было. Один населенный пункт наш, другой – немецкий, сплошная неразбериха. В такой ситуации обе стороны допускали ошибки, слишком быстро и непредсказуемо менялась ситуация.
В захваченную нашими войсками деревню въехал мотоцикл с коляской и немецким офицером связи. Когда немцы поняли, что вокруг неприятель, лихо развернулись на улице, но было уже поздно: наш автоматчик срезал их очередью из автомата, а офицерскую сумку с пакетом штаба дивизии отдали в наш штаб.
Другой случай по последствиям был похуже. Наша пехота захватила село, и комбат сигнальные ракеты пустил, обозначая – свой! Сигналы почти ежедневно менялись, минометчики перепутали сочетание ракет и ударили по своим. Пока разбирались, несколько пехотинцев погибло.
Что у немцев было отлажено, так это радиосвязь. Почти все боевые машины имели радиостанции, командиры имели таблицы с указанием частот и позывных, и в ходе боя могли связаться с любым родом войск: с авиацией для поддержки, с артиллеристами для целеуказания, с танкистами.
У нас же было значительно хуже. Рации на первом этапе войны имели только командирские машины – роты, батальона. Приказы подчиненным в бою или на марше передавали флажками, а пехота использовала проводные телефоны. О том, чтобы оперативно связаться с артиллерией или авиацией, и речи не было. В случае необходимости командир батальона по телефону докладывал в полк, оттуда – в дивизию, и только ее штаб имел связь с летчиками или артиллеристами. Это было долго и чревато многими уязвимостями. Порвало осколком провод – и связи нет совсем. Пока солдат-связник пройдет, а иной раз – и проползет под огнем весь кабель, много времени уйдет. К тому же немцы кабели перерезали, а в 1941–1942 годах их разведчики подключались к проводам, собирали сведения, а иной раз и ложные приказы отдавали.
К ночи наступление остановилось. По темноте ни наши, ни немцы обычно не воевали. Обменивались артиллерийским огнем, разведгруппы ходили в чужой тыл, но активных действий не предпринимали. Ночных прицелов, как сейчас, тогда не было. А как без них огонь из пушки или танка вести, если ни зги не видно? Даже авиация в небо не поднималась, приводных радиостанций на аэродромах не было – как и радиолокаторов. Летала только ночная авиация – легкие бомбардировщики У-2, фактически – учебные фанерные самолетики.
Виктор комбату написал рапорт об аэродроме. Комбат прочитал, хмыкнул:
– В штаб сообщу. Боюсь только – не поверят.
Фронт застыл на рубеже Петуховка – Новый Быхов. За передовыми частями не успевали тылы – склады боеприпасов, топлива, провизии, медсанбаты и прочее огромное хозяйство любой армии.
В один из дней Виктора вызвали в штаб полка, причем к замполиту. Он удивился еще – зачем?
Вошел в комнатушку в избе, где политотдел размещался, доложил о прибытии.
Раньше в армии были политруки и комиссары. Они имели равные права с командиром подразделения и зачастую, не имея военного образования, руководствуясь, как тогда выражались, классовым чутьем, отменяли приказы командиров. Это подрывало один из принципов любой армии – единоначалие. Командир подразделения должен выполнять приказы вышестоящего командования и больше ничьи. И у воинской части может быть только один командир. С началом Великой Отечественной войны, когда армия стала нести большие потери, пагубность политруков осознали, изменили название должности, и эти люди стали на вторых ролях.