Самоходка по прозвищу ". Прямой наводкой по врагу!
Шрифт:
Глава 2
Лейтенант Карелин – командир самоходки
Семья Павла Карелина жила в небольшом поселке Замошье на берегу Волхова. Хоть и река, и железная дорога поблизости, но места считались глухими. Леса, болота, редкие лесные деревни. Север. До Ленинграда почти двести верст, и тридцать до ближайшего городка Волхов, который уже полтора года находится под немцем.
Почти столько же до линии фронта. Бросив основные силы на Ленинград, фрицы застряли в болотах. Можно сказать, повезло селу Замошье.
Почти всех мужиков и парней призвали в первые дни войны. С дороги в учебных полках написали домой бодрые письма (другие не пропустят), а затем как в воду канули.
Лишь в конце года и позже, в сорок втором, пошли потоком казенные конверты, а в них бумажки, похожие одна на другую: «Пропал без вести». Куда же столько людей пропасть могло? Ходили слухи, что многие тысячи угодили в плен. И хоть плен приравнивался к предательству, бабы молились – пусть лучше плен, чем где-нибудь в лесу мертвый лежит.
Много шло похоронок. В такие дни по деревне стоял сплошной вой:
– Пропал Коленька-сыночек, не свидимся мы с тобой никогда…
– Убили папку нашего, как жить теперь будем? Подбирали на войну всех подряд: и больных, и тех, кому лишь семнадцать исполнилось. Добровольцы! Они фашисту-гаду покажут.
Агитаторам, которые наезжали особенно часто собирать военные займы, а заодно убеждали сельчан, что немцев бьют и скоро назад погонят, – не верили.
Старики, воевавшие с германцами в ту войну, обсуждали между собой, что немец драться умеет, не зря так быстро продвигается вперед. И тоже удивлялись, куда пропала такая масса служивых. Говорили так:
– Командиры у нас никудышные. Не то что воевать, солдат своих посчитать не могут – всех порастеряли.
Но выговаривали, что на душе накопилось, тихо. Чтобы не вляпаться за вражескую пропаганду. В холодную зиму сорок первого – сорок второго годов много людей, особенно детишек, умерли от простуды, болезней, голодухи.
Сытно на тощих северных землях никогда не жили. Урожаи хилые, скота в колхозах маю, разве что рыбы и грибов в достатке, но ими не прокормишься.
В первые месяцы людей в Замошье худо-бедно хлебом и мукой снабжали, затем все пошло в осажденный Ленинград. Там, по слухам, в зимние месяцы тысячи помирали. Мор сплошной, беда! Только не знали, что эти тысячи гибли от истощения каждый день, а за время блокады умерли сотни тысяч.
Семья Карелиных потеряла отца, утонувшего при бомбежке, – работал механиком на буксире. Умерла малая сестренка от воспаления легких, погибли два двоюродных брата и еще человек шесть из родни. Ждал призыва младший брат, которому недавно исполнилось семнадцать.
Павла спасла отсрочка. Закончив семь классов, пошел работать на лесозаготовку. Закончил заочно два курса техникума, поставили мастером. Корабельный лес считался стратегическим сырьем, поэтому до лета сорок второго получил отсрочку от армии как ценный специалист.
Но в конце августа, когда совсем худо сложились дела на фронте, а немец вышел к Сталинграду, Павла Карелина направили в Саратовское танковое училище.
Сколько-то проучился, готовясь стать командиром знаменитого Т-34. Даже выслал родне фотокарточку. С нее улыбался крепкий в плечах, светловолосый парень в лихо надвинутой пилотке и гимнастерке с танковыми эмблемами.
Такие фотокарточки приятно посылать девушкам. Но подруга Паши, с кем встречались и уже не только дружили, а сблизились и вели разговор о будущей свадьбе, ушла к другому еще год назад.
Паша неделями, а чаще месяцами работал на дальнем лесоучастке. Какая это жизнь? Поскучала, подвернулся лейтенант из военкомата. После свадьбы тот было обиделся, что невеста не сохранила себя для настоящего мужа. Долго зудел, упрекал, вскоре наметился ребенок, и жену военкоматовский лейтенант великодушно простил.
Ну а сержанта Карелина неожиданно перевели во вновь созданный учебный самоходно-артиллерийский батальон. Потрепанную форму оставили туже, лишь танковые эмблемы заменили на артиллерийские – два скрещенных пушечных ствола.
Когда впервые увидел самоходную установку СУ-76, долго, с удивлением рассматривал ее. Танк не танк, а что-то непонятное. Вместо башни массивная, открытая сверху и сзади рубка. Корпус от легкого танка Т-70 с бензиновым двигателем. Броня слабоватая, зато громоздится мощное орудие ЗИС-3. Все вместе получается самоходная пушка на гусеницах.
Те, кто постарше, плевались, жалели, что их не оставили на мощных Т-34 с толстой броней.
– Эту «коломбину» любая пушчонка пробьет, да бензин еще чертов! В секунды вспыхивает.
– Зато выскакивать легко, – смеялись остряки. – Крыша-то брезентовая. А можно и без крыши кататься, с ветерком.
Неофициально СУ-76, первую советскую самоходную установку, прозвали «сушка». А кто-то от злости, что предстоит идти в бой, имея броню тридцать пять миллиметров (а боковая всего шестнадцать!), костерил новую машину:
– Это не «сушка», а сучка. Пни сапогом – развалится.
Кто-то невесело посмеялся, соглашаясь, что долгой жизни на такой штуковине не жди. Командир учебного взвода: Мирон Кашута, воевавший на легких БТ-7, где броня толщиной с палец, обматерил паникера:
– Иди в пехоту! Сегодня же рапорт подпишу. Узнаешь, сколько раз обычный боец в атаку ходит.
– Раза два от силы, – подсказал кто-то.
– Ты сначала на сильные стороны глянь и для чего эту штуковину изобрели. Твой Т-34 почти тридцать тонн весит, и броня его не слишком-то спасает. Прицелы и снаряды у фрицев сильные.
Постепенно собрался в кучку весь взвод. Бывалого танкиста, с рассеченной щекой и сожженными кистями рук, слушали внимательно. Говорил, что думал, и не вешал героические басни, которые любили политработники.