Самоходка по прозвищу ". Прямой наводкой по врагу!
Шрифт:
Первое время девушка писала, подчеркивая красным карандашом слово «любовь», которое ей нравилось повторять. Затем письма приходить перестали, но те, первые, Саша Бобич хранил.
– Ложись! – скомандовал младший лейтенант, увидев немецкий бронетранспортер даже раньше своего шустрого помкомвзвода, который был ранен осколком в бедро и кое-как плелся.
Может, не заметят? Но до гусеничного «Бюссинга» оставалось шагов сто пятьдесят. С берега немецкий экипаж уже заметил замерзшее болото-озеро и взвод русских; кроме того, часть молодых бойцов заметались, а не
Немцы не открыли огонь, потому что мешали густо разросшиеся ивы. Их следовало объехать и сверху вниз, с пологого берега, расстрелять всю эту оборванную, в несуразных обмотках и мятых шинелях толпу. Русские слишком много вообразили о себе после Сталинграда, но Манштейн довольно успешно начал ответное наступление на Харьков.
Унтер-офицер сменил емкую обойму «люгера», а младший лейтенант Бобич подбежал к своему ручному пулеметчику, раненному несколькими осколками.
Молодой светловолосый парнишка уткнулся в кочку, обнимая ее. То ли молился, то ли плакал от безысходности. Он неплохо вел себя в бою, стрелял и сам заряжал диски после гибели помощника. Но сейчас восемнадцатилетний парень, как и остальные бойцы взвода, отчетливо понимал – они не смогут обороняться на голом льду против брони и двух пулеметов. Бежать тоже некуда…
Но молодой энергичный командир взвода Александр Сергеевич Бобич умирать в этом замерзшем болоте не хотел. Лихорадочно припоминая, что боковая броня «Бюссинга» составляет миллиметров восемь, а рожи в касках торчат открыто и нагло, он нажал на спусковой крючок пулемета Дегтярева.
Раздался щелчок. Если бы в диске оставался, хоть один патрон, младшего лейтенанта изрешетили, убили бы первым. Но «Дегтярев» был пуст.
– Где запасные диски? – шарил вокруг взводный.
– Бесполезно, – простонал раненный в бедро помкомвзвода, а пулеметчик, приподняв голову, ответил:
– Нема. У меня всего два диска было, расстрелял я их. А остальные у помощника убитого остались. Побьют нас сейчас, – уже не скрывал слез мальчишка.
Лейтенант Чурюмов сам находился у прицела орудия. Наводчик погиб, и они управлялись вдвоем с заряжающим.
Чурюмов прошел путь от башнера легкого танка Т-26, горел, потерял друзей из экипажа, а на фронтах погибла половина родни. Всего пять минут назад он видел расстрелянную роту на снегу опрокинутые санитарные повозки и трупы добитых раненых.
Злость в широкоплечем, грузном, словно небольшой медведь, забайкальце Чурюмове перехлестывала через край. Матерясь, толкнул заряжающего:
– Давай фугасный!
– Я уже бронебойный сунул.
– Ладно, пойдет.
Один из пулеметов «Бюссинга» дал очередь, разбивая лед и срезая кучки камыша. Пулемет был нового образца, МГ-42, скорострельность – двадцать пуль в секунду. Успел перехлестнуть бойца, прикрывшего голову ладонями. Брызнула кровь, по льду покатилась издырявленная каска.
Пулеметчик повел трассу дальше, подводя ее к следующему красноармейцу. Но «Бюссинг», сбивая прицел, рванул с места, взревев всей мощью
– Откуда он взялся? – бормотал унтер-офицер. – Гони быстрее!
– Опомнились, – выругался механик, который и так гнал прочь, выжимая из двигателя все возможное.
Он понимал, что зевнули они крепко, пулеметы не помогут, а русские уже разворачивают свое штурмовое орудие в их сторону.
Как ни хвалили германскую технику, но большая часть ее особо мощными качествами не выделялась. Сто лошадиных сил карбюраторного двигателя не могли достаточно быстро разогнать пятитонную колесно-гусеничную машину.
Да плюс килограммов четыреста упитанной немецкой плоти (экипаж – 6 человек), два пулемета. Боевые трофеи: добытый в хуторе подсвинок, мешок с картошкой, мед в бочонке плюс ворох полушубков, бабских теплых платков, валенок – защита от холодной русской зимы.
Лейтенант Чурюмов Захар Захарович (и отца и деда так звали) вломил бронебойной болванкой в кормовую часть, пробив десантный отсек насквозь. Две дыры: одна аккуратная, круглая, а выходная – с вывернутыми краями и трещинами.
Среди дымившихся от жара полушубков и тряпья ворочался рядом с поросячьей тушей кормовой пулеметчик с перемолотыми ребрами. Обозленный, что упустит долбаного фашиста, Захар Чурюмов целился на этот раз фугасным снарядом.
– Стой! Дорожка! – скомандовал он механику. Молодой унтер-офицер побледнел как полотно, когда первый удар встряхнул машину. Он знал, что пушка, установленная на новой русской машине, прошибает самый сильный немецкий танк Т-4. Что тогда будет с их легким транспортером? Стараясь держать себя в руках, он давал советы механику-водителю, но тот лишь огрызнулся в ответ.
Унтер увлекся азартной стрельбой по бегущим Иванам, не задумываясь, что может получить отпор и погубить экипаж.
– Нам конец! – в отчаянии воскликнул механик, увидев вспышку второго выстрела.
Фугас вскрыл взрывом удлиненный, как свиное рыло, капот. Взлетела, кувыркаясь, верхняя крышка. Разметала куски цилиндров, гнутые трубки, расколотый аккумулятор и прочую начинку двигателя.
Вмяло, хлестнуло огнем по неосторожно открытым стеклам (очень хотелось видеть, как подыхают чертовы большевики!). Лицо водителя превратилось в кровавую маску, он вывалился и сделал один, другой шаг, зажимая ладонью место, где были глаза.
Унтер-офицер со своим «люгером» и трое уцелевших солдат выскочили из горевшей машины. Несмотря на контузию, они сумели определить правильное направление и побежали к камышам. Бег их был неровным. Вслед бросились не меньше десятка красноармейцев. Напрасно младший лейтенант Бобич призывал:
– Брать живыми! Нужны языки!
Чудом уцелевший взвод не нуждался в языках. Бойцов не остановили автоматные очереди и торопливые хлопки «люгера», которые свалили двоих бойцов. Ненависть часто бывает сильнее, чем страх смерти.