Самоубийство Земли
Шрифт:
Свет погас во второй раз. Плюшевые открыли рты, приготовившись криком приветствовать третью решающую вспышку. Великий Свет не загорался. Но поскольку рты уже были открыты и требовали крика, плюшевые стали кричать: «Эй, Собакин-маленький, давай свет! Три раза договаривались! Давай еще!»
Свет не загорался.
Даже в провале огромного окна, ведущего неизвестно куда, совершенно ничего не светило. Плотная бесконечная темнота уничтожала ощущение реальности и порождала ужас.
На всякий случай плюшевые взяли друг друга за руки, и по их рукам, как по проводам, прошел панический страх.
И тут раздался крик Собакина-маленького, и Великий Свет вспыхнул в третий раз.
Плюшевые увидели, что они окружены двойным кольцом солдат. Впереди золотых стоял Главный Помощник Великого Командира, а сам Великий Командир торопился на площадь.
— Великий Командир! — крикнул Безрукий, — я спешу сообщить тебе: только что моими усилиями и усилиями доблестных золотых был предотвращен страшный бунт! Переворот! — как ни страшно произнести это слово. Эти плюшевые хотели уничтожить и тебя и нашу Великую малострадальную Страну! Страшно подумать, что могло бы начаться у нас, если бы к власти пришли плюшевые! Ибо каждый должен заниматься своим делом, и не дело плюшевых приходить к власти! К счастью, у тебя есть Главный Помощник, способный предотвратить бунт…
Безголовый, наконец, добежал до шеренги солдат и дрожащим голосом спросил:
— Что это?
Неторопливой походкой, позевывая и почесываясь, из хижины вышел Воробьев.
Безрукий решил, что вопрос относится к Последнему Министру и ответил:
— Да, Великий Командир, твой вопрос, как всегда очень прозорлив! Заметь, пока у нас в стране не было некоторых, якобы руководителей, не было и бунтов…
— Что это? — перебил своего Главного Помощника Великий Командир и поднял глаза.
Все проследили за его взглядом и увидели Собакина-маленького. Он висел на шнуре, ноги его слегка покачивались, будто все еще надеялись добраться до веревочной лестницы. Глаза выкатились, улыбка отклеилась и болталась ненужной тряпкой, пена еще пузырилась у раскрытого рта. Видимо, никак не мог он дернуть шнур, и жизнью своей заплатил за то, чтобы Великий Свет все-таки вспыхнул трижды. Как договаривались.
С криком: «Сволочи!» — Собакин-большой бросился на солдат. Но уже через мгновение он лежал на земле, придавленный к ней сапогом золотого.
— Немедленно снять этого плюшевого идиота! — заорал Главный Помощник. — Немедленно!
Петрушин схватил Собакина-маленького за ноги. Нет, он не протестовал, не устраивал истерик — он просто не хотел, чтобы золотые дотрагивались до тела его друга.
Удар приклада опрокинул его.
«Вот сейчас бы мне антитолпин, хоть бы чуточку», — совершенно некстати подумал Петрушин и вскочил на ноги. Но не успел сделать и шага — как получил новый удар в голову. Все поплыло у него перед глазами, в сиянии звезд и радуг он увидел Ее. Она была совсем рядом — Петрушин потянулся к Ней, но прикоснуться не мог. Тянулся — и не мог дотронуться…
Солдаты начали снимать труп, но у них ничего не получалось: сказывалась нехватка опыта. Они только дергали за шнур, Великий
Матрешина бросилась к лежащему Петрушину, обняла. Но золотые отшвырнули ее, и она осталась лежать под постаментом памятника Великому Конвейеру.
— Быстрей! — орал Безрукий. — Снимайте быстрей, я сказал!
Наконец тело Собакина-маленького со стуком упало на пол.
— Унести! — крикнул Главный Помощник. — Чтоб ни я, никто другой его больше никогда не видел.
Тело Собакина-маленького унесли, и его, действительно, больше никто и никогда не видел. А если вдруг кто-нибудь по рассеянности спрашивал про Собакина-маленького: мол, где же он? — ему отвечали: «Ушел в вечность» и показывали при этом на огромное далекое окно.
А скоро про Собакина-маленького и вовсе забыли.
Главный Помощник понял, что пробил наконец его час, встал на постамент памятника и начал свою много раз отрепетированную речь, внеся в нее, правда, коррективы, согласно моменту.
— Друзья! Сограждане! Золотые! И вы — плюшевые! Да, я обращаюсь и к вам, ибо вы сами не знаете, что делаете! Это вас довели до того, до чего вы докатились! Некоторые якобы руководители, прикрываясь лозунгом о том, что они якобы хотят превратить нашу страну якобы в настоящую, на самом деле расшатали самое святое, что у нас есть: государственные устои. Воробьев — тот, кто без зазрения совести называет себя Последним Министром, — видимо, хочет, чтобы мы все тут висели, чтобы вся Великая Страна повисла тут, выкатив глаза и истекая пеной. И я спрашиваю: неужели не найдется среди вас никого, кто скажет свое решительное: «Нет!» этому так называемому министру, якобы последнему?
Зайцев понял, что слова эти обращены к нему. Он нашарил в кармане пистолет, взвел курок.
Если б было можно, Зайцев мечтал оказаться бы сейчас дома, в своей постели, чтобы зарыться в одеяло и никого не видеть…
Но было нельзя.
Медленной, чуть шатающейся походкой, Зайцев направился к Воробьеву.
Воробьев взглянул на него и двинулся навстречу. Он шел, раздвигая руками солдат: будто не шел, а плыл.
Зайцев выхватил пистолет.
Плюшевые посмотрели на Петрушина. Ответственный за Воробьева лежал на земле с открытыми глазами и тихо стонал. Было совершенно очевидно, что сейчас он ни за что и ни за кого отвечать не может.
— Схватить плюшевого быстро! — истерично закричал Великий Командир.
— Не надо, — остановил золотых Воробьев и улыбнулся. — Зачем? Хочется ему сделать выстрельчик — пусть делает. — Последний Министр продолжал идти навстречу своей смерти, улыбаясь все так же спокойно и по-доброму. — Ну что ж ты не стреляешь, плюшевенький? Стреляй! Во всех странах реформаторы погибают от выстрельчиков тех, кому хотели принести только добро. Уж это я знаю точно.
Они шли, окруженные кольцом золотых. И золотые с любопытством смотрели на них. Солдаты никак не могли понять двух вещей: во-первых, откуда могло появиться оружие у плюшевого и, во-вторых, если уж он взял его в руки, то почему не стреляет…