Самой не верится
Шрифт:
Егор Андреич терпеливо ждал, даже карандашом не постукивал:
– Тебе выпала удача, у тебя есть личный писатель. Всё стирается, превращается в пыль, а…
Я перебила его:
– …что написано пером, не вырубишь топором.
– Вот именно, – обрадовался он.
Я пересказала всё, что помнила:
– Однажды Владик с родителями поехал в село к знакомым семьи. Пока папа с мамой сидели за столом в качестве гостей, он вышел во двор, увидел на улице кота, который показался ему голодным, и решил его накормить. Он зашёл в дом, открыл холодильник, увидел кусок рыбы
Егор Андреич что-то записал в блокнот, улыбнулся и пообещал, что к утру напишет историю. И что вы думаете, и вправду утром меня ждал рассказ «Куда уплыл палтус?».
Я хохотала, перечитывала. Словно Владик оказался рядом.
Из числа реальных событий в рассказе было только то, что я рассказала, остальное – художественное воображение, но каким оно было гармоничным и читалось правдоподобно! Словно Егор Андреич тоже был там и всё видел.
Я с любовью смотрела на экран планшета, потому что там было написано про любимых мной людей.
Егор Андреич спросил:
– Ну, что, написать книжку про Владика?
Я закивала, вытирая набежавшие вдруг слёзы:
– Боже, какое у тебя замечательное художественное воображение! Какой ты талантливый!
Тут я замолчала, потому что вспомнила ещё один случай:
– Знаешь, а ведь есть ещё одна история, как раз про художественное воображение.
И я, тщательно припоминая детали, стала рассказывать, как моя школьная подруга Любочка учила Владика развивать художественное воображение. Попутно я рассказала и про саму Любочку. О ней Егор Андреич сделал отдельные заметки.
Потом я спохватилась:
– Егор Андреич, мы ж ещё не завтракали, я тебя загрузила своими прибаутками.
Егор Андреич успокоил:
– Я прошу тебя запомнить раз и навсегда, что я твой личный писатель. Ты можешь даже среди ночи меня разбудить и рассказывать свои истории.
– Ещё чего, – хмыкнула я.
Но он перебил меня:
– Ты даже не представляешь, как мне нравится писать. Вот даже сейчас для меня важнее написать истории, которые ты вспомнила, чем всё остальное.
– А завтрак? – обескуражено спросила я.
– Вначале было слово, – поднял палец вверх мой любимый человек.
Я вздохнула и принялась заправлять постель, а Егор Андреич ушёл в кабинет.
Мне такое отношение к завтраку было непривычно. Много лет, да что там лет, всю жизнь я жила с девизом «С утра поел – потом всё остальное». Нас с Валерой даже перед тем, как отвести в детсад, кормили. Мама говорила:
– А вдруг в садике каша пригорела, все голодными будут. На всякий случай покушайте дома.
Я послушно съедала завтрак, заботливо приготовленный мамой, и шла в садик «наетая и напитая», как любила говорить. В садике я тоже всё съедала. Гляжу на свои детские фотографии, с которых улыбается пухлощёкая «Фрося», и понимаю, откуда эти ямочки и нос-пуговка.
Выйдя замуж и начав самостоятельную жизнь, я также трепетно продолжала относиться к процедуре завтрака. Витя мой был человеком абсолютно не творческим, и единственное, что мог
Я тоже решила не спешить, сначала приняла душ, затем уложила чёлку, нарисовала на веках стрелки чёрной подводкой и вышла в сад.
Из окна внезапно выглянул Егор Андреич:
– Иду в столовую.
За столом он поведал мне о том, что просто ему потребовалось время, чтобы сделать набросок сюжета. Пока он слушал меня, в голову пришло несколько мыслей, которые он записал. Егор Андреевич предложил про Любочку тоже написать рассказ.
Я удивлённо распахнула глаза:
– Это я должна у неё спросить. Разрешение, в смысле.
– Спроси, – просто сказал Егор Андреич, откусывая большой кусок от бутерброда.
Надо сказать, что я никогда не поощряла разговоры за едой. У нас за столом было правило «Когда я ем, я глух и нем». И только за чаем можно было поговорить.
Егор Андреич со смехом выслушал про молчание за едой и ответил так:
– Я же лопну, деточка.
Он поднял брови, потряс головой в знак того, что в шоке от некоторых моих предложений:
– Аннушка (только ему я разрешила так себя называть), ты пойми, я писатель. Я думаю, пишу, говорю, и это моя сущность. Я люблю говорить и буду говорить, хоть ты мне рот заклей. Это совсем не значит, что я плевал на твои правила. Просто обещать того, чего не сумеешь сделать, глупо. У нас, у каждого, свои привычки, устои. Но сейчас, когда мы стали жить вместе, нужно чем-то поступиться, что-то в себе изменить. Давай не будем пытаться изменить друг друга. Не такая уж она длинная, жизнь.
Он резко замолчал. Он всегда замолкает, когда в разговоре упоминаются слова «жизнь» и «смерть». Потерявший в одночасье семью, он пережил ад первых минут, часов, дней и лет. Едва не оставшись без ноги, всё же сумел найти в себе силы учиться ходить, превозмогая боль. Перенёс четыре операции. Продал всё, что напоминало о любимых сыновьях и жене, уехал в Калининград. В неизвестность. Писал, писал. Не всегда хорошо. Несколько рукописей не были опубликованы, но он не сдавался.
Мог бы, конечно, в соцсетях создать себе «Оазис успеха». Это где счастливые фотки, оптимистичные посты, только позитив. Врать, короче. Но не стал этого делать. Обещал мне неоднократно, что расскажет о своей семье, о жене, имевшей неземное имя Аэлита. Но пока не рассказал.
Зато вот теперь назвался моим личным писателем. Попробую вспоминать побольше. Только как это – «пробовать»? Как я поняла, одно воспоминание цепляет другое. Я просто буду рассказывать. Сейчас, вспомнив столько всего за одно мгновение, я с любовью посмотрела на Егора Андреича:
– Если я Владика привезу на лето, ты не будешь возражать?
Он аж поперхнулся:
– Это же твой дом, во-первых, а во-вторых… Нет, не так: во-первых, не буду ни за что я возражать, а буду очень даже рад. А во- вторых, дом-то твой.