Самой не верится
Шрифт:
Когда Зине сорок пять исполнилось, она собралась впервые на море поехать. Никогда моря не видевшая, решилась. Чемодан купила, и даже купальник. Ждала конца мая. Тут случилось то, что перевернуло жизнь Зинаиды с ног на голову.
Прибежал к ней как-то аккурат в день рождения Ленина шофёр Арсений. Зина открыла ему дверь, а на том лица нет. Объяснил, что к чему, махая руками. Схватила Зина чемоданчик и сумку-рюкзак, да и поспешила вслед за Арсением.
Зина не сильно волновалась, хотя подняли её с постели, к тому же пришлось хлюпать по квакающей жиже. Она привычна была к такой работе. Оренбургский платок, оставшийся от матери –
Арсений включил фонарь, чтобы осветить Зине салон уазика. Зинаида, определив прикосновением к шее женщины, что та мертва, открыла свой чемоданчик, откинула тряпицы, лежавшие сверху, плеснула спирт на руки, подхватила дитя, завернула младенца в ветошь, затем в шаль и бросилась назад, к дому. Арсению крикнула на ходу: «Мамка скончалась. Беги, вызывай трактор, тяни к моему дому, там я встречу, поедем, оформим, вызовем, кого надо».
Арсений Акимыч был мужиком послушным. Старый уже, маленько подслеповатый. Очень боялся, что при очередном медосмотре снимут его с машины. А кроме как шоферить, ничего не умел. Он совсем растерялся, потому что получалось, что бабу эту беременную взялся везти на свою беду. Ещё и выпивал накануне.
Шофёр побежал к трактористу Макарычу. Тот валялся пьяный в сенях, жена со свежей ссадиной на скуле развела руками:
– Напился, сволочь. Фашист проклятый.
Арсений взвыл:
– Баба у меня в машине, надо к Зинке косой срочно.
Жена Макарыча в сердцах крикнула:
– Так бери трактор да сам вытаскивай своего «крокодила»!
И пошла в дом, шепча что-то типа «алкаши проклятые и гады».
Ключ торчал в замке зажигания. Арсений, матерясь, вскарабкался в кабину и поехал в поле.
Пока он в одиночку ковырялся с машиной, прикрепляя трос, осторожно вытягивая авто без водителя из грязи, в которой оно увязло, Зинаиду охватила подлая мысль – украсть этого ребёнка. Девочка была маленькая, до двух килограммов с виду не дотягивала, но гармонично сформированная, с виду здоровенькая. Приготовила Зина смесь, которую ей приходилось неоднократно готовить по работе и для соседских ребятишек, покормила дитё и стала ждать Акимыча. Малышка уснула, спеленатая в чистое и укрытая всё тем же оренбургским платком, в котором была принесена в дом. Под полом заскреблась мышь. Зина хотела топнуть ногой, чтобы спугнуть, но не стала. Уж больно сладко спала крошка. Полоска света упала на личико, и Зина почувствовала, как зависть, словно чёрный туман, обволакивает её. Зависть, что у кого-то будет этот ребёнок, а не у неё. Да, не у матери. Но у отца, бабки, тётки. Почему не у неё? За что ей это?
Зинаида увидела свет фар, накинула плащ и вышла навстречу Арсению. Тот, вытащив машину, бросил трактор на краю поля и ехал на своём уазике с мёртвой женщиной внутри салона. Зинаида запрыгнула на сиденье рядом с водителем:
– В пункт давай.
По пути в фельдшерско-акушерский пункт Арсений последними словами крыл Макарыча, пьющего беспробудно. Между матами он вкратце поведал
Звеня связкой ключей, она открыла дверь и деловито прошла, почти пробежала внутрь. Выкатила каталку:
– Сюда её клади и поедем к Фёдорычу, привезём его, чтоб оформил.
Арсений надел клеёнчатый передник, протянутый фельдшерицей, подхватил было тело, но громко заматерившись, закричал:
– Зинаида, мать твою ляти, ещё ребёнок тут.
Зинаида бросилась к нему и увидела на грязном полу внутри машины скрючившееся синее тельце. Много повидала она на веку – и Дашку, что повесилась в пятнадцать от несчастной любви, и первоклассницу Риту, забитую отцом в пьяном угаре, и годовалого Павлика, выпившего случайно уксус. Много, ох, много горя видела Зина. И понимала, что её беда – это ещё не беда, у людей много страшнее бывает. Вот и теперь, приняв от Арсения мёртвого мальчика, не показала того ужаса, который испытала.
Достала из шкафа бутылку водки, сунула Арсению:
– Потом выпей. Стресс у тебя.
Накрывая тела, добавила:
– Трактор в поле кинул?
Тот кивнул.
– Только отгони сначала трактор, потом пей.
Помедлив, Зина достала вторую бутылку:
– Арсений, давай-ка я тебе так скажу: оба дитя умерли.
Водитель непонимающе уставился на неё:
– Ты чё, Зинка?
Зина сухо, отчётливо произнесла, глядя своими косыми глазами так, что иначе как жестоким – не жёстким – взгляд назвать было нельзя.
Зина притронулась к руке мужчины:
– Тебе лучше так. Ты ж самостоятельно их вёз и не обеспечил безопасных мер, застрял. Оформим как умерших внутриутробно, так будет одна мать на твоей совести.
– А чего я-то? – заорал Арсений. – Я те щас врежу, чтоб мозги на место встали.
Зина, не спеша, обошла вокруг него, сунула руки в карманы и голосом, которого Арсений от неё никак не ожидал, произнесла:
– Я тебя, козёл, освидетельствую на алкоголь. Ты пил вчера? Пил! Я же вижу. Ты у меня за баранку больше не сядешь. В канаве сдохнешь. Сопьёшься.
Так как Арсений молчал, она сменила тон:
– Сень, у тебя дом полон детьми, внуками, уже и правнук есть. А тут мать померла, отца, видно, нет, раз она одна поехала в таком положении.
Арсений понял, что Зинка так сделает, как говорит, и решил пойти на таран:
– Пять тыщ хочу.
Зинка рубанула:
– Три. И давай скорее.
Деньги у неё были, шесть тысяч четыреста рублей, но теперь она была не одна.
Милиционер Фёдор Фёдорович, услышав, что покойники уже описаны, уложены, зевая, спросил:
– Время записала?
На её утвердительный кивок вяло выдавил:
– Приду в восемь.
Зина попросила:
– Без пятнадцати приходи, с восьми люди пойдут на приём.
Решив проблему на первоначальном этапе, Зина принялась обдумывать дальнейшие действия. Так случилось, что санитарка накануне отпросилась на три дня хоронить мать, другая работница родила месяц назад, и Зина работала совсем одна. Только по весне ожидала медика на подмогу, когда в училище выпуск состоится. К тому же Павловых Зинаид было в их селе аж четверо, и одна из них родила три недели назад. Зина посчитала это знаком свыше, навыписывала себе справок, а попутно написала заявление на увольнение, наштамповала пустые бланки штампами и печатями, на всякий случай.