Самой не верится
Шрифт:
Валера наш всегда был оптимистом, компанейским и очень мягким. Но по его душе потоптались такие ржавые железные башмаки смерти, что она скукожилась и, казалось, неспособна была распрямиться.
Когда я родила Ленку, он стал её крёстным. И Владику крёстным стал.
На могилу к Валерии и деткам ходил. Носил всегда шесть цветочков: по два каждому.
– Угробили в этой дыре, Аня, – рыдал он у меня на руках.
Я плакала вместе с ним, но помочь ничем не могла. Настаивать на его новой женитьбе тем более не имела права. Спрашивала, что, может, какая дама
Но он становился суров, даже зол:
– Ленка моя дочка. Крестница – значит дочка. И точка! Вопрос закрыт.
На словах вопрос закрыть легко, но он порой внезапно оказывается открытым. Причём ключом, о существовании которого не ведал.
Письмо
Когда немного поутихло, поулеглось в душе, стали жить дальше. Вроде, как раньше, но всё равно немного иначе. Очень было жалко Валеру. Он и вправду ходил, как с дырой в сердце. Как-то решил бросить преподавательскую деятельность. Не уйти, не покинуть, не прекратить, а именно так и сказал:
– Ань, брошу я это всё. Не хочу больше. Чужих учить. Не нравится.
Я выпучила глаза от неожиданности. Это означало крайнее недоумение. Кстати, забегая вперёд, скажу, что мой внук Владик от меня эту привычку перенял. И у него сто способов, а может и больше, выпучивать глаза.
В тот раз я села напротив Валеры, подперла щёку рукой. Тут на кухню заглянул Витя, я махнула ему, мол, иди, не мешай. Он сразу скрылся. А мы продолжили непростой разговор:
– Валер, ты же так мечтал преподавать.
Он сжал губы в полоску, сказал «мы», потом ответил:
– Валерия стала сниться, словно что-то сказать хочет. И всё время в аудитории снится. Сидит, как студентка, смотрит на меня и руку тянет. Детям сейчас было бы по двадцать, как многим моим студентам.
Он закрыл голову руками:
– Как баба я, да? Но ничего не могу с собой поделать. Вхожу в аудиторию, и сразу вопрос: «Вы – тут, а мои – там. Почему?! За что?»
Я сердцем почувствовала, как ему тяжело и сжала его ладонь:
– Уходи, Валер, а то ты сгоришь.
Он резко поднял на меня глаза:
– Точно! Я словно огнём изнутри горю.
Затем потёр висок:
– Я уж и на могилу съездил, тебе не говорил. И в церковь сходил. А она снова приснилась.
Я не знала, что ответить, помолчала, а потом произнесла то, в чем всегда была уверена, несмотря на свою профессию:
– Валер, они видят всё. Они с нами. Мы не умеем расшифровывать эти знаки. Нам этого не дано. Придёт время, и всё станет ясно. Пока, видимо, срок не настал.
Потом мы позвали Витю, вместе пили чай, сменили тему. Вскоре Валера устроился на новую работу. Привыкал долго, мучительно. Но постепенно всё нормализовалось.
В Ленкин день рождения случилось то, что и назвать, не знаю, каким словом.
Мы собрались у нас, чтобы отпраздновать её одиннадцатилетние. Лена позвала подружек со двора, одноклассниц. Разыгрывали лотерейку, пели песни. Дети, конечно, ждали торт. Детский день рождения вечером не празднуют, начали мы рано, поэтому
Подтянутый, красивый, загорелый, так как только вернулся из Турции, он подмигнул имениннице:
– Расти большой, не будь лапшой, а я пошёл домой. Надо отдохнуть.
Я хитро прищурилась, догадываясь, что не отдохнуть он собрался, а зайти на огонёк к очередной пассии. Сложила ему пару эклеров и несколько зефирин в шоколаде, чтобы дома чай попил.
Валера, как потом рассказывал, от своей подруги жил неподалёку, поэтому предварительно решил заскочить домой, оставить гостинцы, поодеколониться, а уж потом идти в гости. Поднимаясь по лестнице, он попутно проверил почтовый ящик. Среди газет лежало письмо. Валера небрежно надорвал край, оттуда выпал листочек – кусочек бумаги, весом в тонну. На листочке было написано: «Здравствуйте, Валерий Андреевич, меня зовут Майя, вы мой отец. Я скоро буду в Москве. Семнадцатого. Если вы хотите, то приходите на станцию «Площадь Революции» к скульптуре пограничника с собакой 17 числа в пять вечера. С уважением, Майя».
Я выпучила глаза, открыв дверь, за которой оказался Валера:
– Ты только ушёл. Что случилось?
Он, молча, протянул мне это письмо.
– Настрогал. Всё-таки успел, – радостно ответила я. – Ура!
И мы пошли на кухню.
Так как обратного адреса не было, а штамп смазан, Валера стал предполагать, откуда эта Майя. Сообща мы решили, что раз зовут Майей, то родилась в мае, то бишь, зачали её на девять месяцев раньше. Раз письмо сама написала, то взрослая уже.
Возраст девушки мы не знали, а в связи с тем, что почти все отпуска Валеры приходились на август-сентябрь, было очень сложно определить место, где она могла быть зачата.
Валера махнул рукой:
– Ладно, встречусь. А там будь, что будет.
Я поддержала его:
– В крайнем случае, сделаем тест ДНК. Сейчас это можно. Дорого, правда, но я знаю, у тебя сбережения есть.
Стоял май 2005 года, ситуация в стране более-менее стабилизировалась, и остатки на вкладах стали расти. Валера никогда транжирой не был, деньги у него водились.
Валера всегда был мужчиной самостоятельным, хотя и немного сентиментальным. Я видела, как трудно порой принять ему решение, но не вмешивалась. Вот и тут сильно разволновался, засомневался. В итоге решили, что он встретится с предполагаемой дочерью и пришлёт мне эсэмэску, если решит встречу продолжить. Если же почувствует обман, то развернётся, уйдёт, а мне позвонит.
Нам предстояло день простоять и две ночи продержаться. За это время Валера вымотал мне все нервы. Я терпеливо выслушивала его сомнения, просила решения не менять. Вечером шестнадцатого брат, казалось, успокоился, но утром семнадцатого позвонил:
– Аня, я осёл, я не приготовил подарок. Надо же, наверное, идти на встречу не с пустыми руками.
– Ты хоть спал? – задала я встречный вопрос.
– Два часа, – нехотя признался он.
– Валера! Какой подарок?! – почти закричала я. – На кого ты похож, представляю.