Самой не верится
Шрифт:
– Апаш, какая красота!
Выпрыгнув из постели, я оказалась в объятиях Апаша, который уже успел залезть в окно. Это был первый поцелуй в мои восемнадцать лет. И был он таким сладким, что невозможно было оторваться. Цветы рассыпались по полу, как и мои волосы по плечам. Это было самое счастливое утро в моей жизни.
Нацеловавшись досыта, мы побежали на море. Вода была ещё немного прохладной, и Апаш крепко обнял меня на берегу, а потом набросил мне на плечи свою полосатую рубаху. Застегнувшись на все пуговицы, под этой рубахой, которая была мне велика, наверное, на десять размеров, я сняла верх от купальника и повесила его на «грибок». К мокрому телу
Апаш растерялся:
– Ань, ты чего? Замёрзла, что ли?
Я разрыдалась и уткнулась ему в плечо.
…Как-то Виктор, мой муж, решил покуражиться и заказал, будучи в отпуске, нам по коктейлю «Секс на пляже». Так вот, скажу я вам, ничегошеньки тот специалист, придумавший это самое название, не понимал в том самом действии, которым назвал свой напиток…
Да, это случилось. Был дождь, песок, любовь, страсть. Потом купание в море, по волнам которого всё ещё стучали небесные капли. Постепенно на пляж стали возвращаться курортники, и мы пошли домой. С того дня мы почти не разлучались с Апашем. Но время пролетело достаточно быстро, пришла пора расставания. Апаш попросил мой адрес, пообещав, что будет писать.
Он и вправду сначала писал часто. Коротко. Но пылко.
У меня осталась только пара фотографий с ним. В то время стояли фотоавтоматы в курортных городах, где можно было сделать четыре фотографии подряд. Мы как-то залезли в эту будочку и, дурачась, высовывая языки и кося глаза, сфотографировались за чисто символическую сумму. Апаш разорвал ленту фоток на две половины и отдал мне одну. Оказалось, что отдал он мне частичку себя не только на снимке.
Когда я поняла, что внутри меня живёт маленький человечек, я ужасно испугалась. Написала Апашу, а он не ответил. Писала я ему уже в Свердловск, где он учился. Я написала снова. Но он опять не ответил. Благо мне было уже почти девятнадцать, и я смогла самостоятельно решить этот вопрос. Да, я сделала ту самую операцию, название которой произносить не хочу. Не уважаю себя за этот поступок, раскаиваюсь в нём всю жизнь. А Апаш больше не разу не написал. Зато у меня потом было много сложностей в жизни по причине той операции. Долго с Виктором не могли иметь ребёнка. То, что родилась Ленка, было чудом.
Виктора я впервые повстречала в библиотеке. Он помог мне поднять рассыпавшиеся брошюры, разговорились. Потом проводил до дома. Прямо на дне рождения, когда отмечали моё двадцатилетие, сделал мне предложение. Так сложилась наша с ним «ячейка общества». Любил он меня очень. И я его. Апаша порой вспоминала как что-то далёкое и нереальное. Но, повторюсь, Земля круглая. Была ещё одна встреча. Последняя. И как раз она расставила все точки над той самой буквой.
Ночная бабочка
Из динамиков неслась песня: «Ночная бабочка, ну кто же виноват? Путана, путана, путана. Огни отелей так заманчиво горят». Набережная гудела, танцевала, поедала вкусный ужин и запивала южную страсть терпкими винами.
Родители довольно долго продолжали летом ездить к бабе Нюре, а после того, как её не стало, прекратили анапские вояжи, поскольку «стали возрастными», как говорил папа. Перестройка, новшества в стране родителей сильно смущали, они ударились в разговоры на тему «Вот раньше жили не так…». Вдвоём им было комфортно, тем более мама стала плохо слышать, и папа подолгу ей что-то рассказывал, а она только кивала. При этом видимо, думала о своём.
Мы предложили им в тот раз взять их с собой, тем более у Виктора появился дополнительный заработок. Это было начало девяностых, а там уж кому как повезло. Нам немножечко «повезло», поэтому деньги на пляжный отдых нашлись. И даже путёвка в санаторий была, а не частный сектор.
Мне уже было тридцать, даже с небольшим «хвостиком». Очень хотелось ребёнка, но природа не давала «добро». Вроде, тогда, в восемнадцать, всё прошло успешно, никаких прогнозов плохих не было. Но шлагбаум боженька закрыл. Не простил, видимо. Я и сама часто себя корила, думала, что, наверное, маме нужно было рассказать. Она же акушерка, поняла бы, помогла. Но прошлого было не вернуть.
Виктор, конечно, тоже хотел малыша, но подбадривал меня, как умел. Бывало, приобнимет:
– Лапуль, вот мы сейчас наотдыхаемся, деньжат скопим, заматереем. Потом уж и дети пойдут. А у нас для них всё готово.
Я только печально улыбалась. Время шло, ничего не получалось. Фигура оставалась стройной, покупались красивые платья, сумки, сапожки, пальто. Я ходила «куколкой», как говорила мама. Никаких перемен на горизонте не намечалось. И вот эта путёвка в санаторий. И тот самый выход вечером на набережную.
В одном из ресторанчиков нашелся свободный столик, мы присели за него.
Волосы у меня были длинными, и я стянула их в тугой хвост. В школе носила короткие стрижки, но потом, до рождения Лены, были волосы ниже плеч. По природе была блондинкой, таковой и оставалась до появления внука. Затем чёрт дёрнул стать брюнеткой. Внук Владик, когда подрос, называл мои волосы «шоколадными». Только недолго я ходила «шоколадной». Оказалось уж очень муторным постоянно красить быстро отрастающие корни. Любочке, своей подруге, я категорично заявила:
– Блондинкой родилась, блондинкой и помру, – и мы с ней отправились в парикмахерскую, где работала «крутая Лиля». Так назвала мастера Любочка. Лиля и вправду оказалась крутой. В смысле крутобёдрой. Волосы у неё были накручены на бигуди, а фартук был перекручен и небрежно завязан сбоку. Оказалось, что так оно и было задумано – скрывались следы от краски, которой фартук был испачкан.
Крутая Лиля вернула мне мою короткую стрижку, мой светлый оттенок и похвалила меня:
– Вот точно сзади пионерка. Разве не так?
Любочка фыркнула:
– А я нет, что ли? Мы ж одноклассницы.
У Любочки более упругая кожа, морщин у неё всегда было гораздо меньше. Я со своим высоким ростом, стройным телосложением и вправду в темноте смотрелась неплохо. Но моё лицо, особенно щёки, рано стали «пергаментными», и с этим ничего нельзя было поделать. Сама я к себе привыкла, но лет с пятидесяти меня чаще называли «бабушкой», чем «женщиной», несмотря на более-менее молодёжную одежду и яркие украшения.
Это я сделала отступление, так сказать, в будущее. Тяну время. Не хочется снова в тот день. Жуть, как не хочется. Но коль уж начала вспоминать, то продолжу.