Самозванец и гибельный младенец
Шрифт:
– Здесь Расстрига…
– Явился не запылился… – пробучал Трохим.
– Так чего тебе, пане сотник?
– Вон разлегся на дороге. Волк едва его не приголубил… Мы вот с Трохимом не разберемся никак, что за птица. У него книжка в котомке. Так не по твоей ли поповской он части, пане Расстрига?
Названный Расстригой бородач встал возле путника-оборванца на колени, бросил на него беглый взгляд, потянул носом, скривился. Вытащил книгу из котомки, отстегнул застежку, разогнул…
– Читай! – приказал сотник.
– «В свя-тую и ве-ли-кую не-де-лю Пас-хи. Ис-ко-ни бе сло-во, и слово бе от Бога, и Бог бе слово…». Евангелие сие, пане сотник. А сам мужичок… Москальский юродивый он Христа ради, вот он кто.
– Москальский дервиш какой-то, прости меня, Господи.
– Юродивый, говорю же, подвижник. У нас на Украине таковских не водится, только москали способны на такую истовую веру. Наши церковные верят поспокойнее, они…
– Берем с собою, – принял решение сотник. – Ты, Расстрига, собери его манатки и с ним в кустах пропусти сотню, а тогда на телегу Фитиля уложи. Немец же пусть на цепи за телегой бежит, не рассыплется. Фитилю моим именем прикажи подсилить голяка горилкой и накормить.
– А на хрена нам такой грязный? – удивился Трохим, на ноги поднявшись и руки зачем-то отряхивая.
– Нахрена? А книжку свою почитает нам, поучит чему доброму на привале или вечерком у костра, а глядишь, и посмеемся еще над ним. Чем плохо? А ты, пане Трохиме, не умничай, а лучше паняй вперед, тебе еще час ехать в дозоре.
Глава 6. Радость и плач в Анфискиной корчме
Едва успел Бессонко в первый раз в жизни отпраздновать Петровки, как брюхатой красавице Анфиске пришла пора рожать. Суматоха тут поднялась невероятная, а Спирька запряг Савраску и покатил, нахлестывая животинку немилосердно, в ближайшее село за бабкой-повитухой.
Анфиска стонала, и негде было спрятаться на хуторе от ее жалостных стонов. Найда сочувственно подвывала хозяйке, пока ее Бессонко не шуганул. Сам он подумывал, не сбегать ли в лес за тетей Зеленкой, однако очень сомневался, чтобы русалка, да еще не бывшая никогда замужем, смогла помочь в таком стыдном и тонком деле. Пан Рышард, тот спрятался в конюшне на чердаке, невольно вытеснив оттуда Домашнего дедушку, которому пришлось теперь, местного домового опасаясь, в образе кота путаться под ногами у Бессонка. Впрочем, Дедушка отомстил пану Рышарду, посмеявшись над ним: тот-де, ведет себя ну точно. словно муж роженицы, на что, конечно же, никаких прав не имеет. Впрочем, именно Домашний дедушка сумел дать Бессонку дельный совет:
– А ты покамест времени не теряй, а наруби дров да растопи хорошенько баню. И вот еще: нагрей побольше воды в чистом чугуне. Горячая вода обязательно понадобится.
Когда, уже с топором, шел Бессонко к дровянику, на него пару раз тявкнула беззлобно Найда, приглашая подойти посплетничать. Проурчала:
– Уже и повыть нельзя? Неужто не знаешь, что у людей рождение щенят – дело опасное, не то что у собак? Лучше уж готовиться к худшему, авось все будет хорошо.
– И в самом деле опасное?
– И я удивляюсь. Ведь рожают-то всего одного, от силы двух щеночков, а помирают от того часто.
– Спасибо тебе, Найда, что предупредила.
– Еще хотела тебя остеречь насчет волка. Слоняется один такой вокруг нашего забора по ночам. Я сначала подумала, что он мною как красавицею-сукой увлечен, ан нет… Раз ветер был от него, и унюхала я, что не так от него пахнет. А ты меня понял ли?
– Чего ж не понять, Найда? Старый стал волчара, на курятник нацелился – легкая, мол, там добыча…
– Боюсь, что хуже, дружок. Как бы не оборотень. И старой кровью от него несло.
– Вот только оборотней нам тут и недоставало! Спасибо, Найда, ты сама поберегись.
– Меня не тронет. У нас псы сук не обижают. И у волков тоже.
У дровяника поджидал его Домашний старичок, уже приплясывая от злости. Тут же накинулся:
– И о чем только ты с этой беспородной сукой так долго любезничал, а? Я уж думал, Бессонко, что у тебя пушистый хвост вот-вот вырастет, и ты им, как Найда, завиляешь умильно!
В ответ Бессонко сперва пару поленьев разрубил, безотчетную ответную злость разгоняя, а потом пояснил. Лохматая, мол, сторожиха донесла, что вокруг хутора бродит волк-оборотень, а еще предупредила, что хозяйка от родов может и того, помереть. Домашний дедушка подбоченился:
– Экая невидаль, что баба от родов помереть может? Задумался бы лучше, что мы с тобою в таком разе делать станем и куда подадимся, вот бы о чем… А оборотень… Вот ведь скучно нам тут было, Бессонушко, нечем было нам заняться, так еще и оборотень подвалил.
– И я про то, Дедушка.
Показалось Бессонку, что кипятится старичок оттого, что переживает за красавицу Анфиску. Лично ему рубка дров помогла: и от плохих мыслей отвлекся, и стоны Анфискины жалостные не так стали слышны, и дело полезное делал. Потом, под Дедушкины ворчливые советы, без которых спокойно мог бы и обойтись, занялся он баней.
Наконец, примчала, вся в пене, Савраска, привезла на телеге вместе со Спирькой толстую повитуху бабку Варюту, и сразу стало ясно, кто теперь в корчме верховодит. Не успел опомниться паренек, как уже тащил вверх по лестнице чугун с горячей водою, а сзади бухал сапогами по ступенькам Спирька с целым ворохом чистого тряпья. В самую комнату, где продолжала стонать Анфиска, их не пустили. Да и вряд ли хотелось Бессонку заходить в эту ставшую страшной светлицу.
Он сел на ступеньку, а рядом Спирька. Крики не прекращались. Бухнули двери, раздался грубый голос повитухи:
– А вы чего тут без толку расселись? А ну бегите развязывайте все узлы, что увидите, отмыкайте все замки в доме! Да пояса, пояса с себя снимите, пуговки на воротниках отстегните! Печные заслонки открывайте, двери все в доме распахивайте! Худо ребенок идет, в мамке застревает!
Побежали уже вниз, поддерживая штаны руками, когда повитуха окликнула Спирьку:
– Да погодь ты, вот ведь торопыга! Два словечка тебе скажу.