Самозванец
Шрифт:
— Не беспокойтесь, не влюблюсь ни в Неволина, ни в вас.
— Я, кажется, об этом беспокоюсь меньше, чем Неволин.
— А мне это безразлично, на мой пай и других дураков хватит.
— Других… Остается благодарить.
— Не стоит благодарности.
В ночь после этого разговора Матильда Францовна долго совещалась со своей камеристкой, вертлявой хорошенькой девушкой Иришей, обыкновенно ходившей к доктору
— Не извольте беспокоиться, Матильда Францовна, в лучшем виде все выспрошу и такое наблюдение устрою, не хуже сыскной полиции, потому что Яков у меня вот где.
Ириша топнула ножкой, обутой в изящные ботинки, отданные ей барыней.
— Так смотри же, можешь, пока я сплю, хоть каждый день туда ездить, извозчик на мой счет. Да возьми себе мое голубое платье.
— Очень вам благодарна, ангел вы, а не барыня! — бросилась целовать руки Матильды Францовны Ириша.
— Только обо всем мне сообщить!
— Будьте покойны, все разузнаю и выспрошу. Он — Яков-то — передо мной ведь тает и млеет, на манер мокрой курицы.
— Понимаю, понимаю, — улыбнулась Руга.
Разузнать Ирише, впрочем, долго многого не пришлось, несмотря на то, что Яков не чувствовал под собой ног от радости, когда предмет его мечтаний и настойчивого ухаживания сам явился к нему, особенно узнав цель этого появления.
— К барину? — спросил он. — Уехал с визитом.
— Ну вас к ляду с вашим барином, — лукаво улыбнулась Ириша. — Урвалась на минутку. Семь-ка, [3] думаю, посмотрю, не завел ли мой Яков какую ни на есть зазнобушку. Испытать захотела, словам-то мужчин тоже верить, ох, погодить надо.
3
А ну, давай, ну-ка.
— Ну, уж касательно меня это, совсем напротив, — весь сияя от счастья, произнес Яков, все стоя перед Иришей в передней и любуясь ее стройной фигуркой, одетой по-модному.
— Так гостью тут на торчке и принимать будете? — спросила, улыбаясь, молодая девушка.
— Ах, я телятина, пожалуйте ко мне в горенку!
— То-то же.
Так начались счастливые дни для Якова Никандровича, как звали полным именем лакея Неволина. Посещения «от себя», а не «от барыни», Ириши участились, она сама даже как будто привязалась к своему поклоннику, с которым ее связывало секретное поручение барыни. Предупредительная любезность, возможное исполнение капризов, маленькие подарки, все льстило самолюбию Ириши и заставило ее, если не любить, то «уважать», выражаясь жаргоном петербургских горничных, Якова Никандровича. Расспросы о барине, однако, повторяем, были безрезультатны, несмотря на то, что влюбленный Яков готов был выложить все перед своей возлюбленной.
— Занимается, ездит по визитам, у себя принимает больных, — вот все, что мог рассказать о жизни Неволина его лакей.
— А барыни-то у вас бывают?
— Больные бывают.
— Ну, может, эта болезнь-то одна прилика?
— Нет, этого не заметно. Можно сказать, что этого нет. Я сам диву даюсь. Молодой, из себя красивый, а живет монах монахом.
— Не врешь?
— Перед вами-то… Да я как на духу.
— Так-таки совсем и живет без женского сословия?
— Может, где сам бывает, мне не известно, а чтобы у нас, ни-ни…
Ириша все неукоснительно докладывала Матильде Францовне. Та была недовольна, хотя видела, что ее наперсница искренна и получала сведения из верного источника.
«Пожалуй, и впрямь не подкопаюсь под них…» — кусала Руга себе губы.
Случай — этот слуга дьявола — пришел к ней на помощь.
Однажды, заехав утром к Якову, когда Федор Осипович только что уехал в больницу, Ириша застала своего возлюбленного за уборкой комнат и вместе с ним вошла в спальню Неволина.
Вдруг в глаза молодой девушки бросился лежавший на мраморной доске умывальника осыпанный бриллиантами медальон на золотой цепочке.
— Это чей?.. — схватила она его. — Ты чего же мне, пес, врал, что никакого женского сословия у твоего барина не бывает, что монах-де он монахом. Ишь расписывал, а что это, мужская вещь, по-твоему, забыла зазнобушка ранним утречком…
Яков насилу мог прервать разглагольствования Ириши.
— Экая беда какая. Схоронись ко мне в горенку. Сейчас, значит, вернется.
— Кто вернется, она?
— Какая там она, никакой тут «ее» нет. Баринов медальон, завсегда на нем, на теле носит. Только второй раз позабывает, умываясь, так в первый раз приехал назад бледный, весь дрожит… и прямо к умывальнику.
— Рассказывай, рассказывай, так я и поверила… — заметила Ириша, продолжая любоваться медальоном. — Хорошая вещица, дорого стоит.
В это время в передней раздался сильный прерывистый звонок.
— Он… Положи на место и схоронись.
Ириша вздрогнула от звонка, положила на умывальник медальон и скрылась в комнату Якова. Это действительно возвратился Федор Осипович и прямо прошел к себе в спальню и, взяв забытый медальон, тотчас же уехал.
Ириша убедилась, что Яков ей не врал.
«А все-таки, значит, зазнобушка у него есть», — решила молодая девушка.
— Может, померла она, в память носит… — высказал свое соображение Яков.
— Может быть… — согласилась Ириша.
В тот же день Матильде Францовне была доложена ею во всей подробности история с медальоном, который был точно описан молодой девушкой.
— Ты говоришь, в виде сердца?..
— Так точно-с.
— Весь осыпан бриллиантами?
— Да-с…
— Хорошо, ступай… Благодарю тебя… Это очень важно… Можешь взять себе мой бархатный лиф, шитый стеклярусом.
Ириша поцеловала руку у своей барыни и вышла.
«Это тот медальон, который граф подарил своей жене в день ее рождения», — решила Руга.
Она на другой же день при свиданьи сообщила об этом графу Стоцкому.
На этом и была расставлена сеть графине Надежде Корнильевне, если бы Наташа, подслушав разговор двух графов, не приняла меры и не свела гнусных замыслов интриганов к нулю.
Наташа застала Федора Осиповича дома.
— Доложите, — сказала она Якову.
— Как прикажете? — спросил тот, приняв ее за барыню.