Самозванец
Шрифт:
— Дружба преступника.
— Нет, дружба человека, который был преступником.
— Не станете ли вы уверять, что исправились?
— Да, Елизавета Петровна, беру Бога в свидетели, что с той минуты, в которую я заглянул в вашу чистую душу, все нечестное стало для меня ненавистно! О, сжальтесь надо мной…
Он неожиданно для Дубянской бросился перед ней на колени.
— Не бросайте меня в тьму безысходного отчаяния… Я так измучился! Пощадите!.. Будьте для меня тем же светлым ангелом надежды, как и для всех, кто вас знает.
— Встаньте, — сказала Елизавета Петровна. — Может быть, я прощу вас, когда буду убеждена в вашем исправлении.
— Благодарю, благодарю вас, — прошептал Алферов, по лицу которого струились слезы.
Он схватил край ее платья и горячо прижал его к губам.
— А теперь уйдите, — проговорила молодая девушка. — Я не могу больше выносить вашего присутствия.
— Позвольте мне остаться еще несколько минут, и я скажу вам вещи, которые докажут вам, что я и до этого старался быть полезен, если не вам самим, то вашим друзьям. Вы ищете Любовь Аркадьевну Селезневу?
— Да, а вы знаете где она? — с поспешностью спросила Дубянская.
— Она здесь, в Москве, вместе в Нееловым.
— Так дайте мне ее адрес… Я пойду к ней…
— Я сам не знаю, где они живут… Он тщательно скрывает это…
— Они обвенчаны?
— Нет. Он, кажется, даже собирается жениться на одной богатой купеческой дочке…
— Несчастная! Одна, в чужом городе и в руках негодяя! — воскликнула Дубянская.
— Теперь она не так одинока… У нее есть добрая и умная подруга.
— Кто это?
— Мадлен де Межен.
— Шансонетная певица?
— Она бросила сцену… Она теперь невеста Савина.
— Этого мошенника?
— Он оправдан.
— Вы тоже оправданы! — не удержалась Елизавета Петровна.
Алферов подавил вздох.
— Я прошу вас только повременить говорить кому бы то ни было о сообщенном мною вам. Я достану адрес или, в крайнем случае, устрою возможность вам видеться с Любовь Аркадьевной.
— Хорошо, но устройте это как можно скорее.
Егор Степанович поклонился и вышел.
Оставшись одна, Елизавета Петровна Дубянская почувствовала себя крайне несчастной.
Ей начало казаться то, что она оскорбила память отца, снизойдя до разговора с его убийцей, то, что раскаяние этого человека было глубоко и искренно, что было бы грехом отвергнуть его окончательно.
Девушка то плакала, то молилась, то глубоко задумывалась и измучила бы себя окончательно, если бы эту борьбу дочернего чувства с долгом христианским не прервало возвращение ее спутников.
Они рассказали ей все, что узнали в имении Неелова.
— Невозможно было добиться лишь одного, куда они уехали из имения, — заметил Селезнев.
— Да, это вопрос, — вставил Долинский.
— Они в Москве, — заявила Дубянская.
— Почему вы так в этом уверены? — в один голос спросили молодые люди.
— Я имею на это основание, которое пока сказать не могу… На этих днях я получу точные сведения.
— Вы где-нибудь были?
— Я не выходила из номера.
— Что же, вам птица на хвосте принесла все эти сведения? — произнес, смеясь, Селезнев.
— Если это птица, то коршун, выклевавший мое сердце.
Молодые люди посмотрели на нее широко раскрытыми глазами.
Они только сейчас заметили ее бледность и расстроенный вид.
— Что с вами? — спросил Долинский. — У вас кто-нибудь был и огорчил вас?
— Не спрашивайте меня… Я все равно раньше времени не могу вам ничего сказать… Я дала слово.
Они оба остались в полном недоумении.
Прошло несколько дней.
Алферов не являлся со своими сообщениями. Елизавета Петровна ходила в тревожном состоянии духа. Долинский и Селезнев не беспокоили ее вопросами и не возвращались к загадочному разговору о полученных ею сведениях.
В их уме даже появилась роковая мысль, что молодая девушка тронулась в уме.
Они оба продолжали свои розыски в Москве, бывая всюду, где собиралась публика.
Сентябрь в этом году стоял великолепный.
Погода была чисто летняя, теплая.
Сад «Эрмитаж» и Петровский парк по вечерам кишели публикой.
К последнему по Тверской улице тянулись длинною лентою всевозможные экипажи.
Однажды, вернувшись вечером домой, Долинский и Селезнев зашли по обыкновению в номер Елизаветы Петровны.
— Отгадайте, кого мы видели, Елизавета Петровна? — воскликнул Сергей Павлович.
— Не мастерица, — отвечала молодая девушка, грустно улыбаясь.
— Ну, так слушайте. Мы сейчас из Петровского парка. Экипажей там и дам целые миллионы. Богатство — умопомраченье. Красавиц — не перечесть… Вдруг вижу несется коляска, которой позавидовала бы любая владетельная особа: кучер и лакей — загляденье, кони — львы. А в коляске сидят две дамы — одна, точно сказочная царица, другая поскромнее… Поровнялись они с нами, и… о, боги!.. Вторая оказалась Любовь Аркадьевной!
— Вы с ней говорили? — вскочила с кресла, на котором сидела, Дубянская.
— То-то же, что нет… Сергей так загляделся на первую, что не заметил сестры… Я тоже совершенно растерялся, а в это время коляска была уже далеко… Мы исколесили весь парк, но более их не встречали… Утешительно одно, значит Неелов и Любовь Аркадьевна в Москве.
— Я же вам говорила.
— Но кто эта красавица, которая с ней? — задумчиво произнес Сергей Аркадьевич.
— И это я знаю, — просто сказала Елизавета Петровна.