Самозванка. Кромешник

«Беру

обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое,

в его сердце окаянное, схороню в блате смердящем,

чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста

– не говорящие, засухи не наводящие…"

Заговор супротив "опивца зубастого, головастого,

как гадина, еретником именуемого", Симб. Губ.

– Гля, какой! Вот те Хозяина Солнца знак, виритник 2 , холера железнозубая! – суеверно обмахнувшись затверженным движением, прошипел рыжий молодец в расшитом узорчатой тесьмой сукманце 3 и пихнул локтем белобрысого дружка, притаившегося рядом.

По обезлюдевшей околице со стороны корчмы неспешно брёл долговязый, с виду крепкий, будто выдубленный путник, одетый не на здешний лад: в высокие смазные сапоги, зеленоватую тунику и кафтан для верховой езды. На проклёпанных железками, перекрещенных ремнях пояса блестели цепи в три ряда – первый признак господина – и ремешки для ножен, на счастье, порожние. В вороте туники болталось с дюжину нарядных цацек, ровно у девицы или колдуна, а в ухе завлекательно горела самоцветная серьга.

– Уж ладно! – приглядевшись, промямлил белобрысый и чуть косоглазый ученик гончара, пригибаясь ещё ниже. Растущие по ту сторону плетня лопухи не казались таким уж надёжным укрытием от напасти. Виритники имели паскудное обыкновение зреть сквозь стены, чуять живую кровь издалека и морочить взглядом. – Да и откуда бы?

– Из лесу! – рыжий цыкнул щербиной на месте выбитого зуба. – Балий 4 сказывал: наднесь заехал да в корчме ужо набедокурил, стервь! И колодезь потравил! Сглазом да плёвом!

– Ох, Деян! – ужаснулся будущий гончар, дёргая дружка за край кафтана, чтоб тот не высовывался. – Почто знаешь?

Рыжий Деян самодовольно усмехнулся, подкрутив едва отросшие усы:

– Балий! – важно сообщил он, снова заглядевшись на дорогу. – Он-то сам видел, в лозняке сидел!

То, что балий Водовит сидел в кустах возле колодца, никого не удивляло. Известное дело, на то он и балий, чтоб чудодеять да напасть загодя высматривать. Но вот холера мимоезжая, глазастым старцем уличённая, вдохновения не вызывала. Смурной мужик за версту смердел проблемами, как заводь – тиной и гнильём. По выправке, по платью, по равнодушию, с которым пришлый брёл вдоль заплотов и едва оперившихся черёмуховых кустов – по всему выходило, непростой гость завернул под кветень 5 в их тихое обомшелое Хуторье. С запылённых голенищ едва осыпался присохший по пути суглинок, а на бледном, безбородом лице застыло выражение жестокое и собранное, отчего безоружный колоброд выглядел

– И что ж нам делать-то? – тревожно озираясь на спасительно крыльцо избы, прошелестел подмастерье гончара.

От забора пахло прелой древесиной и молодой травой, дёрном и слегка компостом, от рыжего – горячечным азартом и бедой.

– Извести! – Деян стиснул кулаки. – На вилы тварь, да за околицей и закопаем книзу брюхом в шалге 6 . Жилы главное подсечь, не то выберется… – добавил он мрачно, рыща взглядом в поисках орудия.

– Да боязно чего-то, Деян! – заскулил будущий гончар, выглядывая сквозь щель на дорогу. Бродяга, чернявый, ровно головёшка, на ходу задумчиво вертел на пальцах очередную побрякушку. – Авось, сам сгинет?

– А коли нет? – возмутился рыжий. – Ходят по долам да весям виритники-волколаки, волхиты 7 приблудные, озев 8 наводят да скотину портят, а то и девок. На днях-от Бажай Шесток, коробейник старший, умом тронулся. Заблажил про ворожбу да кобылиц чёрных, на журавль колодезный взлез да спускаться отказался. – Белобрысый ошеломлённо вытаращился на дружка. Деян многозначительно покивал. – Как сняли – ослеп на оба глаза, трясся весь да вонял преотвратно. А друзья сказывали, накануне ещё гулял да бочонок горькой на спор сам-на-сам приговорить похвалялся. Сглазил молодца стервь проклятый! И тебя сглазит!

Гончар отшатнулся и упал бы на траву, кабы не стена сарая позади.

– Тем паче боязно! – сплюнув, прошипел он.

– А балия благословение на что? – фыркнул рыжий ядовито.

Белобрысому отчаянно захотелось ответить, на что оное сгодится точно, но мстительный старик Водовит, прознай про эдакое красноречие, точно наслал бы на беспутного отрока обидную и стыдную хворобу.

– Так пущай его тот балий и мордует! – пробурчал он, наблюдая, как Деян примеривается к прислонённому у поленницы дрыну.

– Ох и баляба 9 ты, Сошка! – рассмеялся шёпотом рыжий. – Потому тебя девки и не любят! – Белобрысый обиженно оттопырил губу, но смолчал. – Щас мы народ поднимем, – распорядился Деян, ловко забравшись на забор верхом. – Беги к корчме, коль трусишь. Да пришли сюда Зорана-кузнеца. И пусть топор захватит! Скажи, еретника потребно извести!

– Вот бешеный ты, Деян… – восхитился Сошка, подавая дрын.

Рыжий ухмыльнулся, помахал орясиной, как волхв посохом на Боев день, и молодецки засвистел в два пальца.

Дрын, ткнувшийся в укатанную тележными колёсами пылюку, преградил дорогу бродяге в сапогах. Чернявый поднял на оседлавшего забор свистуна загодя прищуренные, паскудно посветлевшие зенки.

Деян мрачно ухмылялся:

– Слышь… мил человек, – цыкнув зубом, начал он, недвусмысленно постукивая тяжёлой палкой. – Ты того, куда путь держишь?

– Прямо, – хрипло отозвался «мил человек», исподволь озираясь: на пустынной околице откуда ни возьмись появлялись люди. Пока чуть поодаль, беседой дурковатой якобы не интересуясь.