Самый черный день
Шрифт:
А за свальней — речка Омутинка. Одно название, что речка — заболотилась по самые уши.
На мостике притаился припозднившийся Ночной Ловелас. Сунулся было ко мне. Лениво замахиваюсь сумкой. Не на ту напал, милый-дорогой. Отскакивает к перилам. Ишь ты. Помнит мой тяжелый рюкзак.
— Неплохо бы и домой. Утро на дворе. Кыш, кыш!!
А если серьезно — чудище ещё то. Охотится на людей. Чаще — на женщин. Мужчинами тоже не брезгует, если те совсем пьяные.
Допустим, идет через мост запоздавшая дамочка. А к ней подходит человек одинокий,
«Это он в перчатках кожаных» — думает дамочка.
Незнакомец-то обходительный — берет под ручку, подводит к перильцам. Мол, глядите, какая красота: луна, кувшинки, лягушки-крокозябры. Ночной Ловелас, ясно дело, времени не теряет. К руке приклеивается так, что не отодрать. Сердцеедка наша уже и на ногах не держится. В клешнях-то отрава. Незнакомец — прыг в реку, в самый омут. Вместе с дамочкой. А там, на глубине спокойненько ужинает. И попадаются же такие дуры!
И ведь попадаются…
Каждый раз, когда смотрю на Стену — дух захватывает. Такая громадина! Сама высоченная, полированная. Наверху антенны всякие торчат. Её еще давным-давно вокруг нашего города выстроили. Если б не Стена, мы б все давно копыта откинули. Приезжим-то хорошо, они в масках ходят дыхательных (надевала как-то одну — гадость; лицо потеет и чешется жутко). А нам как? Там ведь, за Стеной, совсем нечем дышать.
У подножья гнездится резиденция приезжих, школы, больничка, библиотека, комитет жилищный. Раз в две недели, по вторникам, через Западные Ворота протискивается кишка Железного поезда. Ракушечники встают в длинные очереди за пайком и жетонами. Приезжие всюду крутятся, беспокойные, как пучеглазы-хха. А как же! Надо всех пайком обеспечить, никого не забыть.
Вот и домик Плюшкин. Красненький, чистенький. Скучный.
Открывает Роза Михайловна. Такая же пухлая и круглая, как дочка.
— Ой, Дашенька!! Бочанчики принесла?
Фрыгурцы закончились — на рассольник ушли. Зато остались Глаззки Выдержанные.
Плюшка выскакивает из коридора, хватает меня за плечи и затаскивает к себе в норку. То есть, в комнату. А барахла там столько, что натуральная нора.
— Джерри-Джерри!! Пойдем скорее, Анжелика Двенадцатая родила!
— Что, опять?!
— Не опять, а снова!!! Ты разве не рада?!
Анжелика Двенадцатая — это морская свинка. Невероятно привлекательная и плодовитая особа.
Заказывать на жетоны всякие глупости — в Ракушке дело обычное.
Плюшка вот покупает исключительно зверье.
— Я, это… — смущается, — На канареечку коплю.
— Да на что она тебе? Лучше попроси Рыбу, она тебе голубей-клювожориков наловит...
Плюшка надувается, как воздушный шарик:
— Не! Нужны! Мне! Твои! Клювожоры! Они только и делают, что жрут!!
Это правда. Прикормила как-то одного, так он целую буханку хлеба за один присест слопал.
Лежим на диване, семечки лузгаем. Лето на дворе, ах, какое лето!
— Слушай, — спрашиваю. — А ты б за Стену хотела уехать?
Плюшка пожимает плечами:
— А чего мне там делать? Там все грязное, надо маску носить. И еще, наверное, работатьпридется…
Мамкина сестра, тетя Таня, однажды решилась. От балды просто, с мужем повздорила и сбежала. Посадили ее на поезд, отвезли на фабрику. Там еще люди из разных городов трудились. Работа очень ответственная и сложная: обувь делать. По восемь часов в день, без отдыха!! А зарплата — всего два жетона. Надоело это тете Тане, и вернулась она домой. Другое дело — у нас, в Ракушке полезным делом заниматься. Одежду шить, например, или пирожки печь. Делать, что нравится. И еще премию выдадут!
Приезжие говорят: мы работаем бесплатно, за идею. Чтоб помочь городам, миру помочь. Я им даже завидую немного. Это ж надо такую силу воли иметь!
— Я, Джерри, лучше книжку почитаю… — подытоживает Плюшка.
Читать она любит. Особенно — о прошлом. Особенно — про любовь. Или — о древности. Или про море...
А я — не люблю. Чего душу бередить? Живы, здоровы — и слава Богу.
Лучше фильм документальный посмотреть, про конец света или про годы после. О том, как Глобальная Утечка случилась. Вот где настоящий ужас.
Вдруг Плюшка выдает:
— А у папы сегодня гость! Ночью приехал. Заперлись в кабинете, балаболят о чем-то.
— А чего за гость-то?
— Ученый, кажется, — Плюшка переходит на шепот, — Важный человек, из приезжих. Правда, молодой совсем.
Тут Роза Михайловна и нагрянула.
— Растрепала ведь все, честное слово!
— Мам, прости…
— Ладно, что с вами делать… Идёмте, папа зовет, — знакомиться.
Плюшкин папа, тощенький, с залысинами, бегает кругами, суетится чего-то.
Гость сидит на кресле, чаек попивает. Невысокий, очёчки нацепил узенькие. На лбу — сеточка морщин. Волосы темные до плеч. Не сказать, чтоб совсем дряхлый. Моложе тридцатника, точно.
— Здрасьте…
Отец Плюшки меня за ручку берет, ласково так, и говорит:
— Вот это, собственно, Дашенька… Лучше и не сыскать! Поверьте на слово старому Борису Борисовичу!
Я подхожу к гостю и касаюсь его одежды:
— Вот это пиджак! Мягкий, как кожа Буль-буля… Вы, наверное, и день и ночь трудились, чтоб такой получить?
— Да, я действительно много работаю. Порой, даже слишком много…
Голос у гостя-приезжего мягкий, вкрадчивый.
— Что за ткань-то?
— Это бархат.
Гость разглядывает меня. И протягивает руку:
— Будем знакомы. Я — доктор Валентин. А ты ведь…
— Зовите меня Джерри! Даша-каша… Не люблю!
Смотрит — чуть насмешливо.
— Джерри? Ну ладно. Я не против.
Хмурюсь. Мол, я взрослый серьезный человек, со мной не пошутишь.
— Я знаю — вам от меня что-то надобно. Говорите прямо!