Самый черный день
Шрифт:
Лень — старый город, говорит Рыба. Живут здесь разве что самые отчаянные, да старики, которым нечего терять.
Откуда-то слева слышится чей-то истошный вопль.
— Что это? — встрепенулся доктор, — Зовут на помощь!!
Рыба только машет рукой:
— Это Блуждающий Крик бушует, не обращайте внимания.
Ну, такая штука в плаще и маске дурацкой. Бегает по улицам и орёт. Типа, кто не спрятался, я не виноват.
— Вы не дергайтесь, господин доктор. Тут иногда такие сюрпризы встречаются,
Первый сюрприз нас поджидает у Одиноких Развалин.
На земле сидит патлатый грязный мальчик, уронив голову на руки. Плечи его дрожат от рыданий.
Кидается к нам навстречу, вытянув вперед руки.
Сколько раз видела, как подруга моя с местными расправляется, а все никак наглядеться не могу. Ни одного лишнего движения.
Мальчик тряхнул волосами и перескочил через развалины. И дыра в груди ему нипочем.
—Таких не убьешь с одного выстрела… — шепчет Рыба.
Валентин молча смотрит ему вслед.
Я думаю — скажет сейчас какую-нибудь глупость. Нет, молчит просто.
И Рыба молчит.
— Потеряшка?
— Он самый, — кивает она.
У Потеряшек нет лиц. Они их потеряли. Поэтому они забирают лица у других.
И глаза, и уши, и зубы — все забирают.
Потеряшка — не просто местный. Он местный бывший. Бывшие — это те, кто когда-то был людьми. Когда-то очень, очень давно.
Старый Вокзал близко. Мы пробегаем через Парк, попутно отбиваясь от нахальной стайки Блуждающих Почек. Отсюда уже видно Крепость.
Высокое сооружение из красного кирпича. Оно окольцовывает Ядро так же, как Стена окольцовывает Ракушку. Стена внутри Стены. Но Крепость строили не приезжие. А кто — неведомо. Может, она сама по себе возникла? На Крепость больно долго смотреть — глаза начинают слезиться. Ведь за ней — Оно. Ядро…
Над ним клубятся черные облака. Где-то там, в глубине, бушует буря, Вечная Гроза.
Что такое — Ядро? Кто бы знал… Никто и никогда не был — там. Никто из людей.Сильные местные, вроде Бесхозяйной Головы или Шкафа-Откуда-Не-Возвращаются, преодолевают преграду без труда. Преодолевают каменную стену без окон и дверей.
«Их зовет Ядро, — рассказывала бабушка Агафья, — Они должны бывать там время от времени. Они не могут уходить далеко, иначе умрут».
В вечной тьме, в безумных глубинах пребывают такие существа, которым никогда не покинуть Ядро. Если падут стены Крепости, они вырвутся на свободу, и наступит конец мира.
«Но ведь конец света уже был?» — спросила я тогда.
«Это был не конец, это просто был шлепок, подзатыльник миру и всем людям», — усмехнулась бабушка.
На перроне — пусто, грязно. Над головой кружат Газетчики, машут крылами-страницами. Бумажники Дай-Дай ведут себя нагло, как всегда.
Обходим громаду поезда, наполовину вросшего в землю.
— Это Зелёный Змей, — рассказывает Рыба. — Если положить на бок руку, можно почувствовать его дыхание. Пока он спит, но придет время и откроются глаза его…
И ведь не знаешь, шутит она или нет. Такая уж она, наша Рыба.
Проходим еще шагов двадцать, и видим: дыра в земле.
— Обвалилось тут все лет десять назад. Я на Вокзале бывала частенько, вот и наткнулась на это… место, — рассказывает Рыба.
— Что за Место?
— Увидите, господин доктор.
Лезем в провал. Внизу, в дыре вагоны раскуроченные, рельсы, железяки всякие. Земля мягкая, рыхлая. Ноги скользят во все стороны. А Валентин-то хорош! Ловко, правильно спускается. И где только научился так?
Ноги упираются во что-то твердое. Лестница. Быстро же ее землей заносит.
— Сюда.
Рыба приподнимает металлическую пластину, скрывающую вход. Вход в Сердце. Длинный, широкий коридор. Округлый свод над головой. Ступеньки ветвятся и убегают за поворот.
Светло. Будто стены светятся. Или то, что на них.
Линии. Золотые, синие, алые… Они скользят по потолку, сплетаются в узоры, зигзаги, круги…
Башни. Барашки волн. Облака. Горы. Цветы.
Нет… Это просто клубок линий.
Глаза — тысячи глаз. Линии играют. Будто живые… А может, и впрямь.
— Что вы видите? — спрашивает Рыба.
Сотни образов проскакивают перед глазами. Я не могу поймать их…
Большая, толстая птица. Заполняет собой весь свод. У нее только один глаз. И слишком короткие, маленькие крылья.
И снова все смешалось.
— Кажется… Нет, я не уверен. Это огонь? Языки пламени. Все как будто горит. Город… Город в огне!!
Рыба улыбается краем губ.
— Так я и знала. Каждый видит что-то свое…
— Это оптическая иллюзия? Удивительная точность… Кто же создал все это?
Меня раздирает почти нестерпимое желание сбежать. И одновременно — пьянящее удовольствие пребывания.
Коридор сужается, скручивается. Как морская раковина. Краски на стенах — все ярче. Словно линии — это тугие сосуды. По ним струится кровь — с бешеной, невообразимой скоростью.
Нет… Это просто линии.
— Не дышите полной грудь — может закружиться голова.
— Но почему? — удивляется доктор. — Краска ядовитая?
— Нет, — Рыба пожимает плечами. — тут безопасно. Местные сюда носа не суют. Просто воздух… немного иной. Нужно привыкнуть.
Когда я была здесь впервые, меня вырвало.
Валентин дотрагивается до стены ладонью:
— Она… тёплая?
— Эй! Да у вас нос красный, как морковка! Может, пойдём отсюда?
— Нет! Я должен… Посмотреть все.