Самый далёкий берег
Шрифт:
В “предбаннике” не обнаружилось ни прапорщика Шибко, ни Васи — зато у противоположной от зеркала стены стояли кружком человек шесть мужиков в такой же униформе, какой только что облагодетельствовали его. Хватило одного взгляда, чтобы сообразить: эта картина ему знакома и никаких загадок не таит…
Один держал литровую бутылку розового итальянского вермута и проворно, с большой сноровкой и нешуточным опытом разливал в протянутые пластиковые стаканчики. Другой, отставив уже полный стакан на белоснежную полочку (прямо-таки оскверняя ее таким украшением), шумно ломал на дольки огромную импортную шоколадку. Они держались совершенно
Кирьянов торопливо отвел взгляд — согласно всем писаным и неписаным этикетам не стоило так откровенно пялиться на страшного калеку. Уставился в стену. Но изуродованное лицо стояло перед глазами.
Он был пожарным и знал, что огонь порой может сотворить с человеческим лицом. Однако такого даже ему, с его опытом и стажем, видеть не приходилось…
Один бог ведает, как обожженного угораздило… Ни единого волоса на лице и голове, кожа приобрела насыщенно-багровый цвет вареной креветки, по лысому черепу змеились странные низкие валики, идеально ровные; маленькие уши стояли перпендикулярно вискам, худая шея вытянута вдвое длиннее, чем у здорового человека, рот совершенно безгубый, напоминает разрез, руки не руки, а суставчатые клешни того же креветочно-вареного колера…
Калека стоял как ни в чем не бывало, держал быстро наполнявшийся стакан, и гримаса на его ужасном лице была, несомненно, беззаботной улыбкой. Молодец, мужик, как бы безжалостно жизнь с ним ни обошлась, он, надо полагать, притерпелся, и те, кто с ним, молодцы, непринужденно держатся, ни единым жестом, ни единым взглядом не выказывая, что он — иной, искалеченный до жуткого уродства… Нет, но это в какую ж передрягу надо попасть, чтобы… И он ведь остается в рядах — на нем точно такая же форма, по два цветка на погонах, ничуть на военного пенсионера не похож…
Кирьянов стоял, старательно глядя в стену. Неподалеку весело гомонили, хрустя после первой шоколадом.
— Ага, — сказал над ухом прапорщик Шибко. — Ну вот, совсем другой коленкор… Вам идет.
На нем была такая же форма, только на погонах не было просветов — лишь золотой цветок посерединке. Погоны ухмылявшегося Васи были декорированы и того скромнее: одиноким серебряным просветом, разместившимся, конечно же, поперек.
Не дожидаясь вопросов, Шибко сказал как ни в чем не бывало:
— Чтоб вы знали… Вэчэ засекреченная, до невероятной степени.. Настолько, что в нашей системе звания свои. Что нашло отражение на погонах.
— Очень мило, — сказал Кирьянов нейтральным тоном. — И кто же я теперь, не соблаговолите объяснить? Штаб-брандмайор какой-нибудь?
— Почти, — сказал Шибко, ухмыляясь. — Обер-поручик, если вам любопытно. Система проста, в минуту запомните. Офицерские звания начинаются с трех просветов, с поручика. Обер-поручик — это вы и есть. Между
— А подполковников у вас что, не имеется?
— Бог миловал, — ухмыльнулся Вася.
— Подполковников в нашей системе не существует, — серьезно подтвердил Шибко. — И, по моему глубокому убеждению, совершенно правильно. Глупый какой-то чин, вернее, название. Где вы видели поддоцента или подминистра? У нас по-другому. Полковничий чин разделен на четыре степени, по восходящей: вице-полковник, штаб-полковник, штандарт-полковник и гран-полковник. Ну, а далее, в эмпиреях и звездной выси, разумеется, генералы, поскольку без генералов ни одна обмундированная система не в состоянии обойтись…
— А вы по этой системе кто? — поинтересовался Кирьянов, глядя на одинокий цветок посреди черного погона. — По-моему, уж никак не генерал…
— Ага, — сказал Шибко. — Я так и есть — прапорщик. А Вася, если уж мы всерьез занялись курсом молодого бойца, унтер-мастер. Водиле, по-моему, вполне достаточно, хотя у Васючка, безусловно, есть на этот счет свое мнение — но хрен я ему позволю умничать… Идемте?
— Подождите, а эта буква?
— “Эс”? Что два пальца… “С” — это Структура. Очень удачное название, раньше были несколько других, но как-то не прижились. Структура — это качество, присущее всему на свете, без исключения, я имею в виду любому упорядоченному процессу, предмету или организму. У энергетических полей Вселенной, у камня, у человека, у государственного аппарата, у листа и раковины — у всего, чего ни возьми, есть структура…
Компания в углу покончила с вермутом, и тот самый бородатый майор, небрежно собрав стаканчики в пригоршни, швырнул их вместе с бутылкой в угол. Кирьянов ожидал услышать звук бьющегося стекла и увидеть осколки, но произошло то же самое, что давеча с его старой одеждой в душевой: в углу что-то мелькнуло, и мусор мгновенно исчез. Перехватив взгляд Кирьянова, бородатый ухарски ему подмигнул и первым вышел. Следом потянулись остальные, и Кирьянов вновь торопливо отвел глаза, чтобы не пялиться на обожженного калеку.
— А это допускается? — спросил Кирьянов, кивнув в сторону опустевшего, безукоризненно белоснежного угла.
— Здесь не казарма, — сказал Шибко. — Здесь перевалочный пункт, где иные вольности в небольшом объеме допустимы. Вы человек давнешенько опогоненный, а потому встречались со схожими тонкостями, а? Ну ладно, пойдемте. Пора.
Как раз когда они вернулись в ангар, “шестьдесят шестой” въезжал в распахнутые ворота загадочной стартовой. Ворота тут же сомкнулись непроницаемой преградой, но ненадолго — едва они успели рассесться в уазике, как женский голос объявил:
— Машина семь-три-семь, проезжайте на стартовую.
Ворота раздвинулись, и Вася вмиг загнал туда машину, охваченный тем же легоньким нетерпением, что и Шибко.
Кирьянов растерянно озирался.
Весь пол квадратного помещения, метров пятнадцать на пятнадцать, покрывали желтые концентрические круги, пересеченные крест-накрест прямыми линиями, отчего рисунок как две капли воды походил на исполинскую мишень. Вася проехал в самый центр, в “яблочко”, заглушил двигатель и с тем же ленивым видом откинулся на спинку.