Самый далёкий берег
Шрифт:
— Но ради чего? — тоскливо вопросил Кирьянов.
— Я же объясняю, — терпеливо сказал Чубу-рах. — Ради продолжения рода. Все эти твари, которых вы перестреляли, а окончательно добил патруль, уж простите за неаппетитные подробности, развились из ваших, дружище, сперматозоидов… впрочем, не только ваших, тут многие внесли свой вклад. Хорошо еще, не успели полностью сформироваться — почуяли неладное и бросились в драку, потому что ничего другого ей и не оставалось… Такая вот сексуально-авантюрная история. Богата Галактика на всякую нечисть, что уж там. Ох, как вам всем повезло, что они не успели сформироваться… Впрочем, мне тоже. Если бы они вылезли, завершив цикл, все мы, создания мужского пола, еще долго бы прожили — вися в этакой липкой паутине, заботливо поенные и кормленные, и всех нас трудолюбиво доили бы ради продолжения процесса. Вот женщины здешние были бы убиты сразу, вихавье женщины ни к чему…
Шибко с чувством выругался, виновато покосился на штандарт-полковника, но тот с равнодушным
— Если бы они захватили базу, часть очень быстро превратилась бы в точные копии нас всех, неотличимых внешне. Как учит прошлый опыт, копия бывает не одна. И наши двойники преспокойно разлетелись бы по Галактике, разъехались с помощью нашей же транспортной сети… Был в свое время прецедент. Боюсь, до сих пор отловили не всех, кто-то прорвался. Ну, а уж если они пролезут на планету, не доросшую до вступления в Содружество, и их засекут слишком поздно… Я в свое время один-единственный раз с таким сталкивался, и мне хватило. Есть такая планета. Технотронный уровень — “двойка”, то есть уже освоен пар, но до электричества очередь не дошла. Патриархальность, глушь, огромные лесные массивы… Вихавья как раз и обосновалась в отдаленной провинции, в лесу. Устроила озеро, вдоволь попользовалась лесорубами, охотниками, углежогами и прочим бродячим лесным народом. Подгребла под себя окрестные деревушки, несколько городков, близлежащие поместья, гарнизоны, даже тамошний университетик… Короче говоря, когда мы туда прибыли, население двух немаленьких губерний было уже не прежним населением, а сплошь двойниками, ниточки потянулись к губерниям соседним, даже в столицу… Я до сих пор подозреваю, что мы вывели не всех, пара-тройка маток еще вполне может обретаться где-то в глуши. Вот это была работка… Для половины управления. Пришлось вызвать искусственное землетрясение, отправить на дно морское всю южную оконечность континента, потом инсценировать эпидемию новой непонятной хвори, якобы распространявшейся исключительно через женщин, — чтобы те сидели по домам, носу не казали из деревень и городов, чтобы мужчины от любой прелестницы, встретившейся на лесной полянке, сразу бежали сломя голову, а то и стрелу в нее всаживали… Планета, между прочим, не только в Содружество не входила, но и отделения Структуры не имела, так что работка была та еще, адова… И нет гарантии, повторяю, что всех вывели. Там до сих пор полдюжины орбитальных станций бдят недреманно, агентуры внутри полным-полно… — Он вздохнул, помолчал, размеренно прохаживаясь по столу, меряя его шагами в ширину. — Ладно, во всем этом есть и положительные моменты. Нет ни малейшего ощутимого ущерба, поскольку моральные травмы, цинично выражаясь, в данном случае не считаются. Надеюсь, ничьих чувств это не ущемляет? Вот и прекрасно… Словом, ущерба нет, нет потерь, жертв, ни единого окна не выбито, даже ногу никому не оттоптали. Со стороны нас всех, и командиров, и подчиненных, и известного вам контрразведчика, нет особенных упущений, недоработок и прочих провалов, обычно вызывающих начальственный гнев. Это плюс…
— Это, конечно, плюс, — серьезно повторил штандарт-полковник, и Кирьянов видел, что отец-командир ничуть не иронизирует. — Что уж там рассусоливать, это плюс…
Чубурах мельком покосился на Кирьянова:
— Никто никого ни в чем не обвиняет, и уж особенно новичков. Так что не делайте столь трагического лица, обер-поручик. От вас ничего не зависело. Вы просто-напросто не могли ей противостоять, а предупредить вас не могли, кто ж знал, что именно тут объявится тварь поганая… Скажу вам по секрету, окажись я на вашем месте, случилось бы то же самое…
Кирьянов ответил ему бледной вымученной улыбкой. Чувствовал он себя прескверно, в горле стоял комок, подташнивало. Возможные взыскания по службе были тут совершенно ни при чем. Просто-напросто он поневоле прокручивал в памяти иные моменты общения с очаровательной “генеральской дочкой” и пытался представить, как на самом деле выглядело существо, все это с ним проделывавшее. И от того, что возникало перед мысленным взором, желудок рвался через глотку покинуть организм…
— Простите, я вас покину, пожалуй, — сказал Чубурах непринужденно. — Там, в яме, копошится уйма экспертов. Ничего они, разумеется, не найдут пригодного, но мне по должности полагается поприсутствовать. Всего хорошего, обер-поручик, не унывайте, мы еще увидимся и посидим за бутылочкой. Знаете, самое тяжелое было — смотреть, как все вы хлыщете отличный коньяк, а мне и капельки лизнуть не даете, заботясь о бедной зверюшке. А ведь наша раса спиртное уважает столь же трепетно, как ваша… Честь имею, товарищи офицеры!
Он просеменил к краю стола, ловко спрыгнул на пол и деловито прошагал к выходу.
Едва за ним захлопнулась дверь, прапорщик Шибко открыл рот. Сначала он изрыгал отборную матерщину на языке родных осин, потом, когда запас истощился, перешел на немецкий — а там вроде бы и на каких-то других наречиях принялся поливать.
Длилось это долго, но в конце концов он все же иссяк. Зорич, усмехнувшись, поинтересовался:
— Я вас правильно понял, прапорщик?
— Совершенно правильно, — ответил Шибко, ни на кого не глядя. — Имел дурость отметиться. Генеральская дочка, мать ее за щупальце, студенточка
— Куда? — усмехнулся Зорич. — В управление к нашему мохнатому коллеге?
— Ага, — сказал Шибко с нешуточной надеждой. — Поймать бы эту, хоть одну…
— И думать забудьте. Все равно не подпишу. Вы на своем месте, на нем и останетесь… Что за детство? Можете идти. Нет-нет, вы, обер-поручик, как раз останьтесь, с вами мы еще не закончили.
Кирьянов, успевший было встать, вновь опустился в кресло. С тем же вялым равнодушием подумал: неужели все же втык? И черт с ним, хуже того, что сейчас творилось у него на душе, все равно не случится, уж в этом можно быть уверенным…
Однако дела определенно принимали какой-то иной оборот. Штандарт-полковник одернул и без того безукоризненный китель, без нужды поворошил канцелярские безделушки на столе. Поднял глаза. В голосе у него явственно прозвучали нотки грусти:
— А вот вам я вынужден подписать перевод. Откровенно говоря, мне самому это не по душе, по-моему, вы себя прекрасно проявили как член команды, но начальство рассудило иначе, и выше головы не прыгнуть ни вам, ни мне, приходится подчиняться…
— И куда же это? — настороженно спросил Кирьянов.
— На повышение, дорогой обер-поручик, — меланхолично произнес Зорич. — На повышение, да будет вам известно.. Наша база — не совсем то, чем кажется новичку О нет, упаси боже, никаких инсценировок и прочей дешевой театральности, о которой, я слышал краем уха, обожает в последнее время болтать милейший майор Стрекалов, войдя в изрядное подпитие… Здесь все у вас было всерьез, и мы — как раз те, кто мы есть. Тут другое. Все это время к вам ненавязчиво присматривались, изучали ваше поведение и реакции во всех без исключения ситуациях, касавшихся как службы, так и… внеслужебных дел. Ничего необычного, отрицательного, удивительного в этом нет. Обычная практика отбора, продвижения и расстановки кадров. Такое испокон веков происходило в любой армии, спецслужбах, любом цивильном учреждении… да, чтобы далеко не ходить, в том числе и в вашей пожарной части, покинутой совсем недавно. Верно ведь? Вот видите… Наше подразделение с момента своего создания всегда выполняло двойные функции: не только действующей на определенном участке команды, но еще и, как выражаются в вашей армии, учебки. Довожу до вашего сведения, что вы ее закончили, и вполне успешно. И приходится вам уходить. Так уж тут заведено: кто-то остается у нас насовсем, кто-то уходит на повышение. Все согласования проведены, решения вынесены, резолюции наложены, бумаги готовы, завтра же поутру вам предстоит отбыть к новому месту службы. — Он встал, выпрямился, безукоризненный, подтянутый, замкнутый, то ли деникинец, то ли каппелевец. — Поздравляю, обер-поручик. Это честь. Не каждому выпадает.
Кирьянов торопливо пожал протянутую руку. В голове у него имела место хаотическая мешанина из разнообразнейших чувств, среди коих уж точно не было одного: радости.
— Хочу добавить, — сказал штандарт-полковник. — Ни в коем случае не воспринимайте это перемещение как индульгенцию или билет в Эдем. Участок, где вам предстоит служить, еще сложнее и ответственнее…
— Я понимаю, — сказал Кирьянов искренне. В голове у него навязчиво крутился вопрос, который он так никогда в жизни и не набрался бы наглости произнести вслух. Чем была для его собеседника нынешняя служба, нынешнее кресло: служебной необходимостью или потолком?
Но разве произнесешь такое вслух… Язык не повернется.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
АВТОР И ЧИТАТЕЛЬ
И все, на этом текст обрывался. Оставалось еще полстраницы девственно чистой бумаги — и ни даты, ни города, как любят порой отдельные литераторы: мол, “Монмартр-Козьмодемьянск, 1999”… Ничего такого.
И доктор Терехов аккуратно, по врожденной педантичности принялся складывать листы в аккуратнейшую стопу — захватывал по десятку — полтора, поворачивал боком, легонько постукивал по столу, подравнивал. Вскоре на углу стола лежала не просто стопа бумаги, а этакий белый параллелепипед, где ни один отдельный листок не выступал и на миллиметр. — Итак, впечатления? — спросил Кирьянов. Он как-то чересчур уж спокойно это спросил, предельно деловито, даже с некоторой скукой — ни следа затаенного волнения начинающего автора, озабоченного отношением окружающих к любимому детищу. В свое время, когда Терехов еще надеялся, что сумеет все же свои сюжеты записать, ходил и в литературное объединение к запойному прозаику Веремееву, коего в благодарность за консультации регулярно выхаживал приватным образом от “белки”. Было время, насмотрелся на пишущих, изучил неплохо, знал их обычные реакции на первых читателей… Так вот, ничего похожего. От Кирьянова явственно веяло не жадным любопытством, а чем-то другим, что Терехов пока не в состоянии был расшифровать…