Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
Шрифт:
Да, пожалуй, получился чересчур многословный тост, и, когда Берти говорил, что «мы столь многим обязаны» Франции (наверное, это все-таки королевское «мы»), он, должно быть, думал о том, чему научился от Наполеона III и парижских кокоток. В речи угадываются и знакомые нотки самодовольства и облегчения, которые скрашивают любой инаугурационный обед. Даже если и так, Берти впервые в жизни выступает как министр иностранных дел, он же министр развития и – да! – король.
Биографы подчеркивают некоторую наивность принца и незнание сути русско-турецкого конфликта. Говорят, что его снабжал информацией бывший полковник 10-го гусарского полка, уволенный из армии после изнасилования турчанки. Но статьи, публикуемые в международной прессе во время выставки, рисуют совсем другую картину. Корреспондент австралийской газеты сообщал,
256
Австралия была в то время лояльной британской колонией, так что это «мы» относится к Британии и всей Британской империи. К тому же автор статьи определенно был британцем и продавал материал для одновременной публикации в колониальных изданиях.
Берти в какой-то степени повлиял и на внутреннюю политику Франции, что не преминул отметить корреспондент британской газеты Броудбрим в одном из своих «Писем из Франции»: «Всего за несколько дней до открытия [выставки] жандармами была арестована банда мятежников, которые выкрикивали лозунги в поддержку Наполеона и Империи. Было очевидно, что многие с нетерпением ожидали и надеялись на очередной coup d''etat [257] … Все эти ожидания были обречены на жестокое разочарование». Спасибо Берти.
257
Государственный переворот (фр.). – Примеч. пер.
А что же можно сказать о самой «Экспо»? Французы могли по праву гордиться собой – на выставке они представили такие инновации, как первая солнечная печь и аппарат для производства газированных напитков (золотой медалист), однако британская пресса не оставляла сомнений в том, кто устроил лучшее шоу. Один из корреспондентов писал, что «экспозиция Англии поражает королевской роскошью, которая затмевает всех конкурентов и заглушает даже голос зависти». Берти и его Королевская комиссия обустроили около 35 000 квадратных метров выставочной площади, и список британских экспонентов занял более 120 страниц 400-страничного каталога с перечнем всех иностранных участников. Британский павильон представлял собой ряд из пяти небольших зданий, включая макет коттеджа в тюдоровском стиле и неоготический городской особняк, украшенный дултоновской керамикой. В экспозицию входили и британский ресторан самообслуживания, теплица, персональная выставка принца Уэльского и множество галерей с промышленными, сельскохозяйственными и торговыми экспонатами.
Британские коммерсанты являли собой групповой портрет викторианской Британии, смягченный вкусами Берти: здесь были поставщики и производители охотничьих ружей, удочек, серебряных контейнеров для сэндвичей, водонепроницаемых пальто, обогревателей для яхт, приверженность Берти к твиду привлекла на выставку десятки торговцев тканями. Приехали и производители фильтров для воды – возможно, по рекомендации недавней жертвы тифа.
Если посмотреть шире, не ограничиваясь пристрастиями Берти, то стоит сказать, что британские фирмы предложили миру поезда «скорой помощи», школьную мебель, английскую Библию, витражи, оборудование для крикета, полицейские шлемы, шлюзовые ворота и впечатляющее устройство для защиты подводных телеграфных кабелей от повреждений морскими обитателями. Приехали даже представители компании по производству гобеленов с портретами королевы Виктории, а среди множества фотографий на стендах, несомненно, были и фотопортреты Лили Лангтри.
Но хотя Британии и было чем гордиться, «Экспо-1878» больше всего запомнилось французским экспонатом. Незадолго до этого Франция подписала контракт с американцами на строительство монументальной статуи «Свобода, озаряющая мир», и работы шли полным ходом. Рука, держащая факел, была представлена на Столетней выставке в Филадельфии в 1876 году; теперь парижане выставили огромную голову римской богини Либертас. Зрители могли получить представление о том, как будет выглядеть 140-метровая статуя Свободы, которую возведут в один прекрасный день в Нью-Йорке. В эти дни было заказано множество твидовых костюмов в стиле Берти, однако именно статуя стала самым значительным коммерческим проектом «Экспо», символизируя французский триумф на международной арене.
Даже если и так, французские роялисты, друзья Берти, рассматривали этот памятник как провокацию. Дело в том, что после периода неопределенности, вызванной франко-прусской войной, совместный франко-американский проект свидетельствовал о том, что республиканцы крепко взяли в свои руки управление страной. И, несмотря на свои прежние предпочтения, Берти находился в полном согласии с республиканской идеей и крепил дружбу с одним из самых непривлекательных персонажей на парижской политической сцене.
Берти описал свою первую встречу с Леоном Гамбеттой своему телохранителю Ксавье Паоли, который позже процитировал его: «Он [Гамбетта] казался таким вульгарным и был так небрежно одет, что я подумал: действительно ли это человек, который обладает такой непреодолимой властью над людьми?» Берти судил обо всех по внешности – так, ему казалось, судили и о нем самом, – и отношения с Гамбеттой сложились не с первого взгляда.
Леон Гамбетта был членом парламента от двадцатого округа Парижа (одного из беднейших в городе). Сын бакалейщика, он одевался, как бывший студент-интеллектуал, кем, собственно, и являлся. Обладая врожденной неряшливостью, Гамбетта выделялся и весьма заметным физическим недостатком – в детстве он лишился глаза в результате поражения металлическим осколком, когда наблюдал за работой точильщика ножей.
Но, несмотря на свою внешность, Гамбетта был признан самым влиятельным человеком во Франции. В разгар осады 1870–1871 годов он покинул Париж на воздушном шаре, чтобы представлять город в парламенте, находящемся в изгнании. Убежденный республиканец, теперь он стал неутомимым политическим брокером, определявшим курс развития Франции в сложный постимперский период. Разъезжая по стране со своими зажигательными речами, он сумел сплотить республиканский электорат и победить на парламентских выборах в начале 1876 года, фактически лишив президента Мак-Магона и его союзников любых надежд на возвращение к монархии. После того как Мак-Магон попытался использовать свои президентские полномочия и распустить новый парламент, Гамбетта снова вышел на трибуну, и республиканцы одержали еще более убедительную победу в октябре 1877 года, максимально ослабив позиции роялистов. Этот одноглазый, одетый как пугало политик стал великим архитектором мирного перехода к стабильной Третьей республике, и Берти изъявил желание встретиться с ним.
6 мая 1878 года, через три дня после выступления Берти на банкете, эти люди были представлены друг другу, и их беседа продолжалась, как отметил британский репортер, «довольно долго», хотя «Парижский курьер» четко обозначил «три четверти часа». Они согласились с тем, что Британия и Франция должны объединиться в своем недоверии к немцам. «Гамбетта объяснил свои идеи и проекты, – рассказывал Берти Ксавье Паоли, – и ясность его ума, широта его взглядов и обезоруживающее красноречие заставили меня забыть разочарование от его физического облика. Я был покорен, как и все остальные».
Гамбетта тоже, казалось, подпал под обаяние английского принца, и это лишний раз доказывало, что Берти действительно был единственным человеком в Британии, если не во всем мире, кто мог находиться в дружеских отношениях со всеми актерами на нестабильной, конфликтной политической сцене Франции. Лишь немногочисленные ультранационалисты, которые до сих пор таили обиду на англичан за сожжение Жанны д’Арк и высылку Наполеона Бонапарта на остров Святой Елены, оставались невосприимчивы к чарам Берти.