Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII
Шрифт:
Берти удалось встретиться и со старыми друзьями по жокей-клубу, и, хотя он еще недостаточно окреп, чтобы присоединиться к их эскападам, ему было приятно увидеть восстановленные помещения клуба и услышать заверения друзей в том, что веселая жизнь не за горами. В конце концов, какие бы перемены ни готовило будущее, можно было надеяться на то, что они будут мирными – все революционные смутьяны были перебиты или отправлены в тропики.
Персональная шпионская миссия Берти имела бы полный успех, если бы вскоре он снова не наткнулся на семейство Тьера, уже в Трувиле, на побережье Нормандии, где был замечен братающимся с les Francais [236] германским агентом. Шпион тотчас сообщил об этом Бисмарку, тот пожаловался Виктории, и Берти в очередной раз впал в немилость за свои политические промахи.
236
С французами (фр.) I – Примеч. пер.
Тучи над головой Берти сгустились еще сильнее, когда бедный Наполеон III пал жертвой английского врача [237] . Конечно, это не было хладнокровным удушением шнуром стетоскопа, но по тому, как оно аукнулось Берти, можно было вообразить и такое.
Наполеон и Евгения счастливо жили в поместье Камден-Плейс в Чизлхёрсте, в нескольких милях к юго-востоку от Лондона, и строили планы на возвращение императора к власти во Франции (в то время почти каждый француз, осевший в Англии, планировал свое возвращение к власти во Франции). Наполеон хотел последовать примеру своего дяди, который в 1814 году вернулся из итальянской ссылки на Эльбе и был с восторгом встречен собственным народом. Но здоровье императора явно не улучшилось за время прусского плена, да и Чизлхёрст не был итальянским островом, так что старые болячки все сильнее давали о себе знать. С диагнозом «камни в мочевом пузыре» он был прооперирован британским хирургом, лучшим специалистом в этой области, неким Генри Томпсоном, но умер на операционном столе 9 января 1873 года из-за осложнений, которые Томпсон и его анестезиолог тотчас списали на почечную недостаточность.
237
Более подробно о кончине Наполеона III см. «Англия и Франция. Мы любим ненавидеть друг друга». Кстати сказать – несомненно, в духе политической справедливости, – англичане похоронили у себя и короля Луи-Филиппа.
Берти был полон решимости пойти на похороны, но королева и Гладстон категорически возражали, хотя в прошлом изъявляли желание тайно навестить императорскую чету в Чизлхёрсте. Берти до сих пор так и не усвоил разницу между частными визитами и публичными мероприятиями, если только речь не шла о любовницах.
Однако он был верным другом, и Наполеон оставался его наставником «по жизни», что было особенно важно для Берти, поэтому он демонстративно явился на церемонию прощания, подошел к гробу и провел некоторое время, утешая Евгению, которая теперь уж точно знала, что не вернется во Францию в качестве императрицы. После похорон Берти пригласил некоторых друзей и соратников Наполеона в Сан-дрингем, чтобы предаться воспоминаниям о старых добрых временах, – одним словом, сделал все, что только мог сделать принц Уэльский, дабы поставить в неловкое положение британское правительство, пытавшееся поддерживать хорошие дипломатические отношения с республиканской Францией. Разве что не надел парик и не отправился на костюмированную вечеринку в образе Марии-Антуанетты.
Гладстон устало заявил, что «мастер ляпов» Берти обладает «добродушием и состраданием», но начисто лишен «политической мудрости, врожденной или приобретенной». В связи с этим Гладстон запоздало предложил заняться политическим образованием принца – по его мнению, Берти было необходимо «перенять привычку к чтению». Виктория не питала никаких иллюзий в отношении своего старшего сына, хотя и ответила, что Берти «никогда не увлекался чтением… с самых ранних лет его невозможно было заставить сесть за книгу. Газеты и, крайне редко, романы – это все, что он когда-либо читал». Что было несправедливо. Как мы видели, Берти просто проглатывал парижские театральные путеводители.
По мере того как, в силу его политической некомпетентности, меркли надежды на получение сколь-нибудь важной и полезной работы на благо отечества, Берти старался занять себя лучшим, что мог придумать в Англии. Он завел романы с замужней канадкой, миссис Слоун-Стэнли, и совсем юной ирландской красавицей Мэри (Пэтси) Корнваллис-Уэст, которой было всего шестнадцать, когда она стала его любовницей. Как только ее семья узнала об этой рискованной связи, девушку спешно выдали замуж. Впрочем, брак только облегчил Берти задачу, и их отношения с Пэтси длились так долго, что он успел помочь ее дочери выйти замуж за английского аристократа, и это, в свою очередь, убедило сплетников в том, что, по крайней мере, один из ее троих детей был королевского происхождения.
Здоровье Берти быстро улучшалось, и он начал «видеться» с одной французской кокоткой. На самом деле она была родом из Ливерпуля, и звали ее Кэтрин Уолтерс. В 1860-х годах она открыла магазин в Париже, но вернулась в Англию, когда Коммуна подпортила ей бизнес. У Кэтрин было прозвище Кегля – то ли из-за ее таланта сбивать мужчин наповал, то ли из-за особенностей фигуры. Сохранилась фотография, где она позирует верхом на лошади в таком обтягивающем жакете, что кажется, будто он подпоясан собачьим ошейником [238] . Но стройность ее талии лишь подчеркивает пышность тех частей тела, что разместились в седле.
238
Говорят, что премьер-министр Гладстон лично снимал с Кегли мерку. Зная, что он увлекается просветительской работой среди проституток, пытаясь «перевоспитать» их, она пригласила его к себе домой, где он похвалил ее фигуру и для убедительности схватил за талию. Она решила, что визит был занятным, и рассказала о нем Берти.
Встречи с бывшей парижской проституткой, должно быть, вызывали у Берти нежные воспоминания о недавнем прошлом и острое желание вернуться в любимый город, потому в 1874 году он засобирался в очередной поход через Ла-Манш. Он был приглашен во Францию в высшей степени порядочным джентльменом, герцогом де Ларошфуко-Бизач-чия (о респектабельности француза зачастую судили по невозможности уместить его полное имя на конверте), до недавнего времени бывшим французским послом в Лондоне. Тот факт, что Ларошфуко был отозван в Париж (другими словами, уволен) из-за его откровенных роялистских заявлений, ничуть не умалил его респектабельности в глазах Берти, хотя любому человеку, мало-мальски осведомленному в политике, было ясно, что герцог – тот еще «фрукт».
Берти был ободрен тем, что моралист Гладстон проиграл общие выборы и ему на смену пришел более светский Бенджамин Дизраэли, так что, похоже, его мать потеряла союзника в борьбе против французского влияния на собственного сына. И когда Виктория обратилась к Дизраэли с просьбой запретить поездку в Париж, оптимизм Берти нашел подтверждение – в ответном письме новый премьер-министр лишь выразил сомнение в том, что «визит во Францию в настоящий момент был бы желателен». С таким же успехом можно выставить на стол шоколадный торт и сказать ребенку, что, наверное, лучше его не пробовать. Дизраэли показал себя либо слабым психологом, либо прозорливым политиком, который видел в Берти будущего монарха, потому что принцу Уэльскому он сказал следующее: «Нет никого более компетентного в том, чтобы сформировать правильное суждение… чем Ваше Королевское Высочество».
Решено! Торт надо было умять, причем без промедления.
И более того, Берти хотел съесть его в одиночку, втайне от жены. Он снова воспользовался старой проверенной отговоркой и объявил, что намерен остановиться в Париже на обратном пути из Германии, с церемонии конфирмации своего племянника, будущего кайзера Вильгельма II.
Все знали, чем это чревато, и заявление Берти было встречено в штыки. Его контролер и казначей, сэр Уильям Ноллис, обратился к Виктории с письмом, определяя Париж как «самое опасное место в Европе» и добавляя, что «лучше бы туда не возвращаться. На самом деле поездки на континент, если они предполагают разлучение принца и принцессы Уэльских, следует рассматривать не иначе как нежелательные».
Но если Берти и знал о письме, то прислушался к советам Ноллиса так же, как к мольбам глухаря о пощаде. Париж? Без жены? Считайте, что он уже там.
После короткой остановки в Бадене, слегка облегчившей его кошелек, что вызвало еще один шквал обвинений в чрезмерном увлечении азартными играми, в октябре Берти прибыл в Париж. Лондон был вынужден убеждать мир через газету «Таймс» в том, что это не государственный визит и Берти не только не выказывает антигерманских настроений, но и не пытается вернуть короля на французский престол.