Самый лучший комсомолец. Том четвертый

Смолин Павел

Мужская часть компании, помимо «семейного урода», представлена мной, дедом Пашей и папой Толей. Наши малыши остались дома, под присмотром няни.

Теперь нужно ввернуть собственный анекдот:

— «Папа, а что такое опера?» «Ну как тебе объяснить, сынок… Это когда один человек убивает другого, а тот, перед тем как упасть замертво, долго и громко орет.»

Еще порция гогота, «анекдотная эстафета» перешла к другим гостям, а я вспоминал поглощенную папочку со стенограммами. Не так плохо на самом деле — народ же не тупой, и, хоть и ругает меня

за непомерное самомнение из-за которого я, по их мнению, и сижу в деревне, демонстрируя насколько я круче них, но тектонические сдвиги в области цензуры и пересмотра тиражей заметил, связав их с фигурой нового Генсека, которому страсть как хочется печатать Сережу побольше, но народ не поймет, вот и делает упор на всю беллетристику оптом. А вот у соцреалистов пригорает знатно — попасть в квоты не так-то просто, вот и визжат про моральную деградацию Минкульта, который печатает шлак на потребу быдлу. Придется им это терпеть, что тут скажешь.

Во дворе у Фурцевой пустовато — только переехали же, поэтому сидим по-простому, за вынесенными из дома столами. Все время от времени хлопают себя ладонями — комары жрут, тут никуда не денешься. Помимо стола и небольшой баньки внимания заслуживают качели с песочницей — для Маринки.

Анекдоты сменились поеданием поспевшего шашлыка и тостами — «за встречу», «за здоровье Юрия Владимировича», «За победу мирового социализма» и — от деда Паши — «за присутствующих здесь дам».

— Градус набирает обороты, сейчас плакать будем, — шепнул я Виталине.

— Завидую я вам, девочки, — вздохнула Екатерина Алексеевна. — И тебе, Эммочка, и тебе, Наташенька — вон какие у вас мужья хорошие, — Викторию Викторовну демонстративно проигнорировали. — А Виталинка вообще вон какого завидного жениха урвала! — подмигнула нам с Вилкой. — Я-то что, я-то вдовая, мы с Коленькой много лет душа в душу жили, — вытерла слезинку. — А вот у Люды всю жизнь какие-то козлы попадаются!

Зыкина грустно вздохнула и намокла глазами. Фурцева продолжила:

— И Светке не повезло — Козлов он и есть Козлов, бил ее, представляете? Правильно его из партии поперли — коммунист так себя вести не должен!

Это еще до меня поперли, потому что его отец из ближайшего окружения Хрущева.

Тем временем жертва домашнего насилия Светлана о чем-то болтала с непутевым дядей Андреем по-немецки, к огромному неудовольствию Виктории Викторовны.

— Ты, Сереженька, таким не будь! — выдала Екатерина Алексеевна мне ценный совет, промокнув глаза кружевным платочком.

— Мне Виталина если неправильно себя поведу все кости переломает, — отшутился я, немного развеяв мрачную атмосферу.

— У меня Сашка хороший, — поделилась личной жизнью Таня.

— Это из «Ласкового мая»? — уточнила Фурцева.

— Из второго состава, — подтвердила приемная сестра.

— Все они поначалу хорошие, — буркнула Людмила Георгиевна.

Задолбали эти биопроблемы, если честно. Вооружился прислоненной к стулу гитарой, провел по струнам.

— За музыку! — подсуетилась

бабушка Эмма, пока я крутил колки.

— Стало так грустно вдруг… — затянул я классику нового времени. [Михаил Круг — Падал снег] [

И не надо мне большой палец украдкой показывать, дед Паша, я и сам вижу что дам проняло.

— С кем это ты вино пил в городском саду? — вредным тоном погрузила двор в ржаку Виталина.

— С Роланом Бартом, — отмахнулся я.

— Кто такой? — не поняла Екатерина Алексеевна.

Кратко изложил.

— К нашей стране неприменимо, — решила она. — У нас социальная ответственность творца перед гражданами в почете.

Выпили за это.

— Ну-ка дай, — отобрал инструмент дед Паша.

— Дамы требуют романс! — выкатила пожелание Эмма Карловна.

Исполнили «Не жалею, не зову, не плачу» на стихи Есенина.

Дядя Андрей со Светланой тем временем перешли на французский — плохой знак.

Сделали паузу на тосты и десерт в виде кооперативного торта «Яблонька» — новинка «моего» авторства.

Дальше гитара перешла к Людмиле Георгиевне, спели про «Погоду в доме». Накатили.

— «Еврейский портной», — решил я испортить всем настроение и зарядил народный хит Шуфутинского.

Капают слезки-то, только «семейному уроду» и Светлане плевать — у них, походу, любовь, а новенький Судоплатов будет расти безотцовщиной.

— Виктория, ты такая бледная, — заметила то же самое матриарх. — Тошнит?

— Тошнит, Эмма Карловна, — пискнула она.

— А давай тебя на сохранение в «Кремлевку» положим! — присоединилась к пожилому заговору и Фурцева. — Семён, — вызвала сидящего в тени сосны охранника. — Позаботься, пожалуйста, беременным здоровье нужно беречь — вон Наташенька там лежала и четверыми разродилась благополучно.

— Я… — попыталась отмазаться Виктория Викторовна.

— И не спорь! — даванула ее взглядом Фурцева.

Мою бывшую учительницу увели, Судоплатовы сразу расслабились — дед Паша ослабил галстук, Эмма Карловна натянула на рожу ехидную ухмылку, дядя Андрей приосанился и даже мама просветлела лицом. Все с вами ясно.

— Извините, товарищи и товарищи дамы, спать мне пора, — поднялся на ноги. — Хорошего вам всем вечера. До свидания. Сиди, отдыхай, — улыбнулся Вилочке и пошел к воротам.

Испортил всем настроение и доволен — не одному мне теперь хреново.

Выбравшись за ворота, попросил нашедшегося здесь дядю Диму:

— Подкинете до ДК?

— Поехали, — пожав плечами, тот уселся в «Волгу», и мы поехали в административный кластер.

Прибыв, под недоуменным взглядом дежурного дяди Вадима прошествовали в мой кабинет, я достал из ящика стола нужные ключи, сорвал печать с двери кабинета парторга — имею право — вошел внутрь, сорвал печать с сейфа, открыл, нашел трудовую книжку дяди Андрея, уселся с ней за стол, аккуратно вывел «уволен по собственному желанию», поставил печать.

В коридоре послушались шаги, и в кабинет вошел дед Паша, с порога приложив: