Самый лучший комсомолец. Том пятый

Смолин Павел

— Не хватит и жизни постичь великое учение Маркса, — распинался по пути Мао. — И одновременно оно доступно для понимания любым, кто хочет его понять.

— «Капитал» — величайшее оружие пролетариата, — согласился я. — Перед отъездом из родной страны я имел честь ужинать с молодым ученым — Владимиром Васильевичем Крыловым, кандидатом наук и философом.

Пиндос навострил довольно-таки лопоухие уши, Громыко на всякий случай показал предупреждающий взгляд.

— Он много времени посвящает осмыслению теории производительных сил, —

продолжил я. — Несмотря на молодость и малую научную степень, он смог заинтересовать меня некоторыми тезисами. Могу ли я узнать мнение политического деятеля вашего уровня на их счет, многоуважаемый товарищ Мао?

— Мы многое почерпнули из трудов Советских философов, — поощрил он.

На балконе он встал к перилам, меня поставил рядом, немножко подвинув не показавшую обиды таким отношением жену.

— Тезис первый: характер и структура производительных сил определяют характер и структуру производственных отношений.

Великий Кормчий взял долгую паузу на размышление. На лице Макконахи читалась скука — думал услышать ценную информацию о талантливом ученом, а получил порцию марксистской теории.

— Продолжай, — не став отвечать, величаво кивнул Мао. — Я не могу сделать выводы лишь по одному тезису.

— Извините, вы правы, — слегка поклонился я. — Распределение факторов производства определяет и объясняет распределение продуктов труда.

Громыко успокоился — какие тут нафиг секреты Родины? Екатерина Алексеевна смотрела на меня с гордостью — вон какой умненький мальчик тут у нас!

— Далее — в рамках собственности на факторы труда отношения по поводу средств труда определяют…

Тут стоящий совсем рядом американский посол, пустив пену ртом, прыгнул на меня, нацелившись руками на горло. КГБшные тренировки это вам не фунт изюма, поэтому я увернулся, и мистер Макконахи влетел прямо в опешившего и настроившегося на долгое и вкусное обсуждение марксистской теории Мао. Кормчий, даром что для китайца высок и толст, по инерции перевалился через ограждение и рухнул вниз.

Тут я вспомнил, что под балконом, вообще-то, стоят Советские и Китайский флаги, основой которым служат классические флагштоки.

Сделав над собой усилие, я посмотрел вниз — тело одного из крупнейших политических деятелей двадцатого века висело на китайском флаге, красуясь наполовину вылезшим из-под левой лопатки — повезло, мог бы умирать долго и мучительно — окровавленным наконечником флагштока. Жаль, он только-только начал мне нравиться.

— Бах! — китайский охранник оказался быстрее наших и прострелил начавшему разворачиваться на меня послу голову.

— Спокойствие, товарищи! — попытался Громыко взять ситуацию под контроль, пока тело мистера Макконахи оседало.

Не тут-то было!

— Это ты должен был сдохнуть! — кинулась на меня Цзян Цин.

Наша охрана — частично перетягиваясь с охватываемого мертвой тишиной (дипломаты к панике мало склонны) первого этажа — бросилась наперерез вдове Мао, кинувшейся на меня с исказившимся от ненависти и страха лицом.

Да почему я всегда крайний?!

Тетку перехватили китайцы, и первым сориентировавшийся Линь Бяо скомандовал:

— Увести ее, задержать всех американцев и англичан!

Какое трогательное умение молниеносно находить корень всех бед! Повернувшись к нам, пока на фоне утаскивали в один из двух уходящих с балкона коридоров Цзян Цин, он отвесил низкий поклон:

— Мы глубоко сожалеем о халатности нашей охраны, допустившей такой досадный промах! Но кто мог ожидать, что этот презренный пёс, — плюнул на труп мистера Макконахи. — Начнет кусаться?!

— Мы просим содействия в отбытии в наше посольство, — спокойно попросил Громыко. — И содействия в его охране. От лица Советского союза позвольте принести китайскому народу глубочайшие соболезнования — гибель великого Мао Цзэдуна — глубочайшая потеря для всего человечества, и я останусь здесь, чтобы разделить с вами скорбь.

— Мы глубоко ценим исторические дружеские отношения между нашими странами, — заверил товарищ Линь. — Окажите товарищам содействие! — скомандовал набежавшим на балкон китайцем.

Меня, Фурцеву и Вилку заключили в «коробочку» наши, их в «коробочку» взяли китайцы, и мы направились во второй коридор, а где-то там, в зале для приемов, раздавались крики «Отдавай плёнку, никто не должен увидеть Председателя таким!».

Глава 21

— Боятся капиталисты теории производительных сил, — когда мы забрались в «членовоз» и под вой сирен конвоя-охраны полетели к нашему посольству, нервно шутканул я. — С ума сходят.

Виталина не менее нервно гоготнула. Фурцева укоризненно заметила:

— Над смертью не шутят!

— Извините, Екатерина Алексеевна, но лично я считаю юмор уместным в любой ситуации, — откинувшись на сиденье поудобнее, я достал из мини-бара бутылку французского коньяка. — Он защищает мою неокрепшую психику от травмирующего воздействия сурового внешнего мира.

А вот и штопор.

— Что ты делаешь, Сережа? — ласково спросила Фурцева.

— Нужно помянуть наш хрупкий мир, — выдернув пробку, я положил штопор на место и приложился к бутылке.

Несчастный подростковый организм передернуло, но перегретый и панически визжащий мозг сказал «спасибо».

— Поддерживайте! — велел я, протянув бутылку Фурцевой. — Убийство послом главы государства — это же война. Как вариант — атомная, и нам теперь здоровье беречь не надо.

Екатерина Алексеевна сделала несколько мощных глотков и протянула бутылку Виталине, хрипло попытавшись меня утешить:

— Китайцы же не самоубийцы.

— Ржака! — оценил я такую наивность.

Небо на востоке от нас осветилось, и в атмосферу взлетела ракета. Вилочка от такого зрелища подавилась коньяком.