Самый первый Змей
Шрифт:
Посидите-ка с ними как-нибудь долгим июньским вечером и порасспрашивайте их с пристрастием.
– Вот этот дублон, – сладострастно будут вспоминать они, – долгое время принадлежал семейству купцов Ортега-и-Рамос и многократно пускался ими в рост и так же многократно возвращался к ним. Покрыт он и потом знатных повес, и слезами вдов, и туком монахов, и вином, и кровью. Ах, – присвистнет дракон, выпуская облачко дыма из ноздрей, – как сладко он пахнет!
И так змей расскажет вам о каждой чаше, и о каждом ожерельи, попавшем в его лапы.
Но есть, есть и среди людей, и среди драконов исключения! Встречаются
Ну, скажете вы, все любови Змея мы наперечет знаем, некому там было ему кольца раздаривать. И ошибетесь. Змей живет очень долго, и при всем моем старании, я никак не могла бы вам рассказать все его приключения. А дело было так. Как-то раз обернулся Змей добрым молодцем и пошел в город Псков людей поглядеть, себя показать. И так он на ярмарке расходился, так азартно торговался с купцами, так приплясывал под балалайку, так храбро бился в сражении за снежную крепость, что положила на него глаз молодая купеческая жена Алена Марковна. Подослала она к Змею свою нянюшку, и та нашептала синеглазому красавцу, чтобы приходил он, как стемнеет, через тайный лаз во флигелек заветный, а там узнает, чего будет. Змей мой, на редкость любопытный, а часто еще через это свое любопытство крайне неосторожный, пошел, как было сказано, во флигель. А там – тьфу, что за напасть! – никакого интереса нету. Накрыт там стол со сладкими наливочками да пирогами, и сидит разрумяненная, точно свекла, пышная бабища и поводит наведенными сурьмой бровями. Змей не первый век на русской земле живет, знает, что таким бабищам надобно. Но виду не показывает, наливочки пьет, пирогами закусывает, да потихоньку мороку и напускает. И вот кажется купеческой жене Алене Марковне, что заезжий красавец жмет ей ручку белую, да целует в уста сахарные, да шепчет слова нежные, да ведет на перины пуховые. В общем все тридцать три удовольствия привиделись ей, пока Змей, чертыхаясь про себя, гипнозом оперировал. И так растаяла Алена Марковна, что не пожалела и сняла со своего среднего пальца кольцо золотое с редким камнем – аквамарином, да и подарила другу любезному. Только Змей, выбравшись из флигеля, зашвырнул то кольцо в ближайшие лопухи.
Так и остался он гол, как сокол. Ну, да не богатствами своими он нам мил.
Змей и лаймы
Змей, как повадился в Индии зимовать, так пристрастился к цитрусовым. Любил высасывать сладкий сок да шкурками поплевывать. Только было у него странное предубеждение против лаймов. Вот, знаете, как некоторые люди брезгуют персики и абрикосы есть – говорят, что они мохнатые, точно мыши? Вот так и Змей брезговал лаймами. То ли лягушек они ему напоминали, то ли яйца драконьи новоотложенные, уж и не знаю. Да только лет двести обходил Змей лаймовые кусты ароматные стороной.
И, как обычно, приключилась с ним история. Вздумал он лететь в Индию не обычным путем, а через Гималаи. Погляжу, – решил, – каковы таковы великие горы. Ну и, конечно, от высоты и разряженного воздуха, а пуще того от ледяного ветра, заболел. Приземлился в своих джунглях совсем разбитый, с носами, полными соплей, заложенными горлами, и даже чуть ли не с галюцинациями, особенно в левой голове. Лежит посреди зарослей и горестно вздыхает. Тут, конечно, набежали обезьяны, которым до всего в джунглях дело есть. И лопочут по-своему, по-обезьяньи, – "Лаймов ему надо, от лаймового духа ноздри прочистятся, а горло саднить перестанет". Змей головы поднял – прислушивается. Из разнообразных встреч с бабами-егами и их лекарствами, уяснил он только одно – всякое зелье целебное страсть какое горькое и неприятное. Стало быть, лаймовый сок (от мыслей о такой гадости у него даже в головах прояснело) может и помочь.
Но где его возьмешь, сок этот? А тут, лопочут обезьяны, тут поблизости в одном из селений склад богатого купца, который самого раджу снабжает, там у него этих лаймов полный сарай заготовлен.
Тяжко Змею, а делать нечего – долетел кое-как до селенья, едва-едва совладав перекинулся посланцем султановым, прибывшим на инспекцию. Купец старается, все амбары свои растворил, а Змей, чихая да присвистывая носом, заявляет:
– Желаю теперь твои лаймы на вкус испробовать. А то, не дай бог, гниль у тебя там одна!
– Не извольте беспокоиться, – лопочет индийский купчина, – все в наилучшем виде представлю! (Ну, конечно, он там по-индийски другое лопочет, но Змею по болезни кажется, что он самыми русскими выражениями изъясняется).
В общем, всякими правдами и неправдами остался Змей наедине с полным сараем лаймов и принялся их поглощать. И что оказалось? Оказалось, что лаймы эти вовсе не противные. Оказалось, что они нежные, душистые и восхитительные. И целебные, как правильно подсказали обезьяны. Так что вышел Змей из сарая здоровый и довольный, похлопал купчину по плечу рукой и икнул сыто. Купец, конечно, обрадовался, но ненадолго. Потому как, когда через неделю настоящий посланник раджи прибыл, обнаружил он полный сарай высосанных шкурок. Так что утратил бедный индус звание поставщика королевского двора.
Змей и кот Баюн
Как-то раз Змей вздумал лететь на восток, пересек Волгу, Урал, и как-то незаметно приблизился к границе Кощеева царства. А надо вам сказать, любезные друзья, что Кощеево царство граничит буквально с любой из русских земель, ибо так вот удачно оно расположено в сказочной реальности, что попасть в него можно довольно быстро и из Карелии, и из Брянщины, и даже из города Питера, который, как известно, хотя и существует недавно, но имеет знаменитую ограду Летнего сада, гуляя вдоль которой можно забраться в то самое Кощеево царство запросто (см соответствующую сказку Каверина).
Так вот, чтобы попасть в гости к бессмертному старику, надо только знать правильное направление. И совсем бы, казалось, просто это сделать, потому что на Руси издавна водятся старички-боровички и согнутые колесом бабки, готовые за твою вежливость послать тебя, куда угодно, да границы Кощеева царства сторожат разнообразные чудища. Тут тебе и зверь Индрик, с серебряной шерстью и горящим во лбу витым рогом, и таинственный Полкан с чаловечьей башкой, которая кусается и лается не хуже собачьей, и птица Гамаюн, и, самый страшный, кот Баюн.
На этого- то кота, мирно восседавшего посреди дубового столба и мурлыкавшего на вечернее солнышко, и напоролся мой Змей.
А будет вам ведомо, что кот тот всех встречных-поперечных заговаривал до волшебного сна, а потом разрывал своими длиннющими когтями и съедал. Змей, конечно, по Руси нагулявшись вдоволь, все про кота Баюна знал и потому не стал дожидаться, пока тот начнет ему петь свои сонные песни, а так сразу и сказал:
– Даже и не думай тут мне мурлыкать, враз хвост огнем сожгу.