Самый счастливый день (сборник)
Шрифт:
Люся удивилась, но ничего не сказала. Она была хорошо воспитана и умела скрывать свои истинные чувства.
– У меня сломалась бритва, – сказал Женька. Голос у него был красивый. – Я бы побрился бритвой вашего мужа. Но это зависит не только от меня.
– Пожалуйста. – Люся не умела отказывать, если ее о чем-нибудь просили.
Она привела Женьку на кухню, положила перед ним бритву и зеркало, а сама ушла в комнату, чтобы не мешать Женьке и чтобы написать корреспонденцию о молодежном театре. Написать было
Люся попробовала сосредоточиться, но за дверью жужжала бритва, и в голову лезли посторонние мысли. Например: хорошо бы в этом году ей исполнилось не 27, как должно, а 26, а на следующий год 25, потом 24 и так до двадцати. Тогда через семь лет ей было бы не 34, а 20.
Мысли эти не имели ничего общего с молодежным театром и не годились для первой фразы. Люся вылезла из-за стола и пошла на кухню, чтобы узнать, как продвигаются Женькины дела.
Дела продвигались медленно, возможно, потому, что смотрел Женька не в зеркало, а мимо – на стол, где стояла банка сгущенного молока, творог и «Отдельная» колбаса.
Люся поняла, что Женька хочет есть.
– Налить вам чаю? – спросила она.
– Как хотите. Это зависит не от меня.
Люся удивилась, но ничего не сказала. Она не хотела разговаривать, чтобы не рассредоточиться и сохранить себя для первой фразы.
Она налила ему чай в высокую керамическую кружку, подвинула ближе все, что стояло на столе.
Женька молча начал есть. Ел он быстро – признак хорошего работника, и через пять минут съел все, включая хлеб в хлебнице и сахар в сахарнице. Потом он взял с подоконника «Неделю» и стал читать. Что-то показалось ему забавным, и он засмеялся.
– Вы поели? – спросила Люся.
Она ожидала, что Женька ответит: «Да. Большое спасибо. Я, наверное, вас задерживаю, я пойду». Но Женька сказал только первую часть фразы:
– Да. – «Спасибо» он не сказал. – Я вам мешаю? – заподозрил он, так как Люся продолжала стоять.
– Нет, ну что вы... – сконфуженно проговорила она и ушла в другую комнату.
Она слышала, как Женька переворачивает страницы. Потом что-то грохнуло и покатилось – видимо, со стола упала тарелка или керамическая чашка.
Люсе не жалко было ни тарелки, ни чашки, а жалко утреннего времени, которое она так ценила и которое уходило зря. Люся почти материально ощущала в себе талант и отдавала его людям. Обычно она делала это по утрам, но сегодня ей помешал Женька, и Люся чувствовала свою вину перед человечеством.
И Женька тоже чувствовал себя виноватым.
– Я уронил... – сказал он, появившись в дверях.
– Ничего, – равнодушно ответила Люся, – не обращайте внимания.
– Хорошо, – согласился Женька, кивнул и прошел к письменному столу.
Женька побрился и поел, выкурил хорошую сигарету, прочитал «Неделю» от корки до корки, до того места, где сообщался адрес редакции. А теперь ему хотелось поговорить. Ему хотелось, чтобы его послушали.
– А меня с работы выгнали, – доверчиво поделился Женька.
– Где вы работали? – поинтересовалась Люся.
– В клубе жэка. Хором руководил.
– Интересно... – удивилась Люся.
– Очень! – согласился Женька. – Когда дети поют, они счастливы. Хор – это много счастливых людей.
– Почему же вас выгнали?
– Я набрал половину гудков.
– Каких гудков?
– Ну... это дети, которые неправильно интонируют. Без слуха...
– Зачем же вы набрали без слуха?
– Но ведь им тоже хочется петь.
– Понятно, – задумчиво сказала Люся.
– Конечно, – вдохновился Женька. – А начальница не понимает. Говорит: «Хор должен участвовать в смотре». Я говорю: «Вырастут – пусть участвуют, а дети должны петь».
– Не согласилась? – спросила Люся.
– Она сказала, что я странный и что ей некогда под меня подстраиваться. У нее много других дел.
Женька затянулся, и полоска огонька на его сигарете подвинулась ближе к губам, а столбик из пепла стал длиннее. Он стал таким длинным, что обломился и мягко упал на Женькин башмак, а с башмака скатился на ковер.
– Уронил... – удивился Женька, внимательно глядя на ковер. – Я могу поднять...
– Не надо, – сказала Люся. Она испытывала раздражение, но не хотела это обнаружить.
Женька посмотрел на нее, и Люсе почему-то стало неловко.
– Не надо, – повторила она. – Это мелочь...
– Ну конечно, – согласился Женька. Для него это было очевидно, и он не понимал, зачем об этом говорить так много.
Женьке было тепло и нравилось смотреть на Люсю, и он рассказал ей, как правильно приготовить водку; для этого нужно в бутылку «Столичной», которая покупается в магазине за три рубля семь копеек, бросить несколько кристалликов марганцовки, которая продается в аптеке и стоит гораздо дешевле. Через два дня эту водку следует процедить сквозь вату, на вате останется осадок – черный, как деготь, а водка идет голубая и легкая, как дыхание.
Женька ходил по комнате, сунув руки в карманы, обтянув тощий зад, и рассказывал – уже не о водке, а о женщинах.
Женька знал двух женщин. С одной ему было хорошо и без нее тоже хорошо. Без другой ему было плохо, но с ней тоже плохо. Женька мечтал о третьем возможном варианте, когда с ней ему будет хорошо, а без нее плохо.
Поговорив немного о любви, Женька перешел к дружбе. Он рассказал Люсе о своем приятеле, который на спор выучил язык народности таты. Этот язык знают только сами таты и Женькин приятель, и больше никто.