Самый скандальный развод
Шрифт:
– Съесть, значит, – пояснила староста.
– И что ж у вас в холодильниках?
– У меня колбаски любительской полбатона осталось, шматок свинины, два десятка яиц, трехлитровая банка молока... – Клавдия еще долго перечисляла, что было у нее в холодильнике, а в конце сказала: – И все это хошь лопни, но за сегодня надо срубать! Эва как!
– Да! – подтвердила баба Шура. – Потому что сегодня – Чистый понедельник!
После визита Николая Ивановича и бабы Шуры я ощутила потребность немедленно заняться чем-то полезным:
– Мам,
– Нет, работать ты не пойдешь! Мы сейчас устроим костер очищения, как во времена чумы, – проговорила она и, надев резиновые перчатки, принялась выносить черное белье, сваленное в кучу посреди комнаты с постели порока и греха.
Мамаша решила устроить «костер очищения» на том месте, где мы обычно делали шашлыки – в самом центре участка. Она обдала тряпье бензином, поднесла спичку, и пламя мгновенно охватило грязное белье, которое Николай Иванович категорически запрещал менять супруге вот уж в течение года и на котором еще полтора месяца назад вместе с ним спали двадцать кошек, увезенные теперь в Германию по вине ненавистной вдовицы.
Мама с неописуемым восторгом и наслаждением наблюдала за процессом, словно мысленно перенеслась в Испанию конца пятнадцатого века, где с особой жестокостью свирепствовала инквизиция, и чувствовала себя мучителем Торквемадой, коим было сожжено заживо более десяти тысяч человек на искупительном огне. Она с упоением смотрела на пламя, будто в нем горело не постельное белье мужа-изменщика, а сам изменщик со злостной прелюбодейкой Эльвирой Ананьевной.
Когда огонь погас, родительница моя еще попрыгала на пепелище, словно этим своим действием окончательно растоптала старых развратников.
До вечера мы наводили чистоту в доме под монотонные песни деда Станового. Голова от его «тру-ля-ля» и «тра-ля-ля» разболелась не на шутку, и я наконец, оставив маму любоваться новым огородом, поднялась на второй этаж, твердо решив написать план нового романа. В памяти еще были свежи слова Любочки о том, что Кронский на неопределенный срок собрался в Тибет, я – в деревню, у Мнушкина творческий кризис, Кабздецкий в запое, что работать ей совершенно не с кем и что она вообще собралась уволиться и заняться написанием «нетленки».
Наконец-то после долгого перерыва я включила компьютер и задумалась. О чем бы мне таком написать в этот раз? Вроде бы я осветила в своем творчестве и тему страстной любви закомплексованной девушки из автомеханического техникума к зрелому мужчине в «Убийстве на рассвете», и тему неземной любви, предательства и измены в моем последнем творении, и раскрыла образ рокового мужчины в одноименном романе, и о неоправданных надеждах все было мною написано, и о прелестях любви в летнее время года...
Может, у меня, как у Мнушкина, наступил творческий кризис? Нет, я этого не переживу!
На экране проплыла заставка «Работай, бестолочь!», и меня вдруг осенило! Я ведь в деревне! Нужно использовать эту ситуацию! Что, если написать трогательную
И только я успела напечатать жирными буквами «План», как вдруг экран монитора неожиданно погас.
– Катастрофа! – кричала я, в ужасе сбегая со второго этажа. – Кошмар!
– Да что случилось-то? – выпучив глаза, испуганно спросила мама.
– Мой компьютер умер! Все! Конец всей моей творческой деятельности! – Я находилась в состоянии, близком к истерии.
– Да свет вырубили! Тут это обычное дело, – заявила она, щелкнув выключатель.
Мой творческий порыв был грубо оборван. Утешало только одно – что с компьютером все в порядке и потерялось только слово «План». «Нужно будет на всякий случай вставить батарейку», – решила я и со спокойной совестью (потому что работа была прервана не по моей вине, а по техническим причинам), вышла в огород.
– Пойдем-ка, делом займемся! – важно сказала мамаша.
– Каким делом?
– За водой сходим, научу тебя печь топить, баню...
«За поваленными деревьями в ближайший лесок съездим, распилим, поколем, дровницу заполним», – додумала я.
– Бери ведро, что встала-то?! – И мы, громыхая ведрами, вышли за калитку.
В деревне Буреломы были какие-то ненормальные колодцы – модель «журавль».
– Тяни за цепь, – приказала мама, пристраивая ведра на полусгнившую низенькую скамейку, а я принялась тянуть цепь, перехватывая ее руками, до тех пор, пока огромное бревно не долбануло со всей силы по моей бедной голове.
– Уродина! Нужно же смотреть не вниз, а на бревно! Иди быстрее в дом, приложи что-нибудь холодное к своей безмозглой башке, а то шишка вырастет!
Так я научилась ходить за водой.
– Ну что, болит? – с беспокойством спросила мама.
– Пройдет, – отмахнулась я.
– Конечно, никуда не денется. Теперь смотри, как топится печь.
– А зачем мне ее топить-то?! Я все равно буду на втором этаже жить, а там батареи...
Мамаша посмотрела на меня тем обычным своим взглядом, который ничего, кроме «Какая ж ты, Машка, бестолочь!», не выражал, потом вдруг в глазах ее появилось беспокойство: «Уж не сошло ль с ума дите, огретое «журавлем»?»
– Мань! А если свет вырубят? Вот как сегодня? Околеть не боишься? Нет? – И она, все еще глядя на меня с опаской, начала подробно, словно пятилетнему ребенку или столетней, выжившей из ума старухе, объяснять, как топится печка: – Вот сюда, сюда, – тыкала она поленом в выемку, – вниз сначала газетки положишь, потом щепочек потоньше, а сверху полешками привалишь. Поняла? – только когда я утвердительно кивнула, мамаша предложила затопить печку самостоятельно, а сама пошла закрыть калитку на ключ.