Самый яркий свет
Шрифт:
Это было бы логично и предсказуемо.
Однако в душе моей шевельнулось нечто чуждое, словно зубец шестеренки приготовился сдвинуть соседнее колесо и запустить механизм, предназначение которого мне неведомо. А если происходит что-то странное, то лучше было воспользоваться умным советом моего простоватого охранника.
Карета остановилась на Офицерской улице[1], Тимка выскочил, проверяя безопасность вокруг, только после пригласил меня к выходу. Дыня уже стоял рядом, сжимая укороченное ружье. Я молча кивнула, и мы все устремились ко входу в академию, где Макаров принялся строгим тоном выспрашивать
Марго нашлась в приемной начальника академии и, если и удивилась такому моему визиту, то вида не подала. Я же потребовала оставить меня наедине с подругой, что Александр Семенович исполнил с явным неудовольствием. Понятное дело, ведь по службе ему предписано быть в курсе всего непонятного, тем более связанного с освещенными и защитой Императора, а здесь тебе и я, и вызывающее вопросы бегство с аудиенции.
— Судя по бледности и безумию в глазах, что-то произошло, — сказала Мара, когда мы заперлись в маленьком кабинете для осмотра больных.
— Именно. Я подозреваю, что на Павла Петровича снова покушались. И с моей помощью. Рита, на мне что-то есть, я чувствую.
Аммосова велела сидеть и не высовываться, сама выскочила, я услышала только ее указание Макарову — меня никуда не выпускать, ко мне строго никаких посетителей кроме тех, кого она приведет сама. Впрочем, догадаться, за кем подруга побежала, было можно, и подозрения эти подтвердились уже через пять минут, когда дверь снова распахнулась, и на пороге предстал Лев Кириллович Разумовский.
В свои шестьдесят граф был по-прежнему хорош собой до умопомрачения. О, сколько раз я ловила себя на мысли, что готова отдаться этому Аполлону без лишних прелюдий и заигрываний! И десятки женщин думали — уверена! — так же. Но для этого надо было бы родиться лет так на тридцать раньше, чтобы получить толику внимания Леона, когда он был известным на весь свет повесой, разбивающим дамские сердца одной своей улыбкой. Пока в возрасте сорока пяти лет граф не встретил Марию Голицыну, в девичестве княжну Вяземскую, в которую влюбился безумно, перестав обращать внимания на других поклонниц. Марию Григорьевну счастливой в браке не назвал бы никто, так как супруг ее ни верностью, ни разумностью не отличался, спуская в карты свое немалое состояние. Именно за ломберным столом Разумовский и выиграл у Александра Голицына его жену[2].
Ох, знатный же был скандал! Даже Церковь не в раз опомнилась, размышляя, что делать с таким казусом, но в итоге дала развод, объявив, что своим недостойным поступком беспутный супруг попрал таинство брака. Но в свете Марию Григорьевну принимать отказывались, каждое ее появление на публике грозило афронтом. Все изменилось после, как я предполагаю, сделки между Разумовским и Императором: граф переехал из Москвы в Петербург, поступив на службу в медицинскую академию, а Мария была приглашена ко двору, где Павел Петрович прилюдно и очень мило с ней общался, высказывая радость от созерцания такой красоты и восхищение его кроткостью и целомудрием[3].
И вот супругу свою Лев Кириллович
— Александра Платоновна, — сухо поклонился Разумовский.
— Беда, Лев Кириллович.
— Ох, вижу. Но помочь могу, Вы только не сопротивляйтесь. Вы, конечно, не такая тяжелая, как Марго, но с Вас Свет тоже — как с гуся вода.
— Мне важно еще понять, что на мне.
— Вот и давайте разбираться.
Талант у графа особенный, в чем-то схожий с моим. Разумовский видит не сам Свет, как я, а последствия озарения, но только на живой материи. Если я на человеке могу учуять следы, то Лев Кириллович зрит все проявление разом, но ничего не может сделать, если озарение попало на неодушевленный предмет. Главное при этом, что пожилой освещенный умеет одним усилием мысли развеять чужой талант, а это мне сейчас ой как необходимо!
В Петербурге граф оказался против своей воли. Виллие очень интересовало — и поэтому он слал ходатайства Императору с просьбой посодействовать переезду Разумовского — еще одно проявление его таланта. Лев Кириллович может видеть проявления болезней, а именно то, как они влияют на нутро человека, на разные его органы. К лечению, как мой покойный папа, неспособен, но и такой вклад в медицинскую науку бесценен.
— Ну-ка, Александра, давай произносить слова.
— Какие?
— Тут сама подумай. Интересно на тебе сплели, ничего не скажешь. Тут и кровь, и огонь страшный, и слово, как искра для пороха. Что-то ты должна была сказать, после чего полыхнула бы факелом. И сильно полыхнула.
— Давайте по порядку, — попросила я. — Как озарение должно было действовать.
— Оно еще действует, — усмехнулся Разумовский. — И долго будет висеть на тебе. Первый шаг — нужная кровь рядом. Второй — произнесение слова. И вот тогда высвободится огонь. И знаешь что неприятное? Огонь черный.
Если бы кто-то хотел меня напугать, то бессмысленно выскакивать из-за угла с громким криком. Не впаду в панику теперь и при виде занесенного надо мной ножа или близкого взрыва бомбы — можно сказать, что привыкла. Но вот слова графа заставили содрогнуться.
Черный огонь, одна из первостихий Мрака, и смрадный лев его Архонт. Даже мысль о том, что моя душа и тело соприкоснулась с этой гадостью, вызвала отвращение.
— Как такое может быть? — в ужасе спросила я. — Как кто-то может призвать черный огонь?
— Хороший вопрос, Саша. Не знаю, до сего момента не предполагал такое возможным. Все учение Мани строится на том, что освещенные несут Свет, а Мрак не может иметь своих последователей на земле, хотя такое утверждение глупо само по себе. Но вот то, что воедино кто-то соединил в этом озарении и Свет, и Мрак, вызывает множество опасных вопросов.