Самый яркий свет
Шрифт:
Егор Францевич очень четко высказал то, о чем я в последнее время думала. А ведь пришлось, потому что Вяжницкий передал мне список станков, которые по мнению инженеров необходимо было бы закупить как можно скорее. И все они могли быть приобретены только во Франции или в Англии. А на мой вопрос, почему нельзя заказать на русских заводах, ответил, что никто такого у нас не делает. Ни фрезерного, ни прессов хороших.
Фрезеровщик на всем заводе один, только он умеет читать чертежи, обучен счету не на пальцах и понимает суть своего дела. К нему в помощники я потребовала поставить пару мальцов посмышленее, а Вяжницкий,
— Еще слышал, что жалование на заводах своих подняли, Александра Платоновна? — спросил Козодавлев.
— Так, подняла, — я кивнула и с вызовом посмотрела на присутствующих. — И могу объяснить, хотя уже и утомилась это делать. Хороший мастер стоит много не потому, что он умеет что-то делать, а потому, что нового надо обучить, а на это придется потратиться поболее, чем если бы все это время платили старому. Ведь работа все это время будет стоять, и потом он еще долго дурной товар делать будет. Зато теперь мои работники от меня ни в жизнь сами не сбегут, секретов не растреплют. И государству польза.
— Эта какая? — поинтересовался Император.
— Такая, Ваше Величество, что получают они больше, но и тратят теперь тоже больше. Значит, кто-то больше зарабатывает, а это налог в казну.
Эту мысль принялись бурно обсуждать все собравшиеся, упрекая в том, что и прибыль снизится, ведь жалование — это расход. Я же яростно доказывала, что если вокруг будет много если не богатых, то обеспеченных подданных, то и мой завод заработает больше, продавая им товар. Но главное — выйти на заграничную торговлю, привлекая в страну не продукцию, а деньги.
— Вот потому и нужны грамотные в стране, чтобы больше таких рассуждений было! — горячился министр финансов. — Я о том же уже год говорю! Нельзя на базаре жить, продавая за бесценок полученное даром!
— Эдак дадим грамоту холопам, жалования высокие положим, так крепостных и освобождать потом в самом деле придется, — снова возмутился Вязмитинов.
— А все равно рано или поздно придется, — ровным голосом ответил вдруг Аракчеев.
Все удивленно посмотрели на графа, Император же с хитринкой в голосе спросил:
— Вот не ожидал от тебя, Алексей Андреевич! От кого угодно другого — да, но не от тебя. Изволь объясниться.
Несмотря на осуждающие вроде слова, тон Государя был спокойным и заинтересованным.
— Изволю. Предками нам завещано было так — одним владеть и править, другим — служить в крепости и покорности. Но меняются времена, как бы то прискорбно ни было. Права графиня в том, что сейчас отстать можем безнадежно, если по заветам дедов жить будем. Мир меняется, и выживет не тот, у кого людишек больше, вера сильнее, а тот, кто сможет вовремя изменить себя, государство свое. Промышленность нам нужна, а к ней наука серьезная. А к промышленности нужны те, кто ее продукт покупать будет. Много ли холопы купят? Потому да, науку двигать надо.
— Так есть наука у нас, и университеты, и Лицей этот ваш, — не согласился военный министр.
— В тех университетах одни дворяне учатся, да и те туда идти не хотят, — снова встрял в разговор Канкрин. — Студентов на пальцах пересчитать можно.
— Именно так, — кивнул граф. — Если смотреть в будущее,
— А сами, Алексей Андреевич, народ в военные поселения загоняете! — выкрикнул Лобанов-Ростовский.
— Загоняю, — спокойно согласился Аракчеев. — Вот только они у меня там и при деле, и воинскому искусству обучаются.
— Дело не спорится, Алексей, — мягко вступил в спор Козодавлев. — Ты уж извини, но мои служащие тут инспекцию провели.
Граф посмурнел, взгляд его, брошенный на министра внутренних дел, не предвещал последнему ничего хорошего в ближайшем будущем. Но Павел Петрович откинулся в кресле и дал знак продолжить начатый рассказ.
— Дело Алексей Андреевич задумал интересное, да вот на местах его исполнение приведет к беде. Не учтены особенности каждой местности, где поселения стоят: где-то охотились традиционно, потому как земля бедная, всходов дает мало, где-то наоборот пахали испокон. А циркуляром все усреднено: тогда-то начать пахать, тогда-то сеять, а тогда-то жать. Вот и получается, что под Новгородом пшеницу на гибель засеивают. Поселенцы даже на работы должны получать пропуск, и вот инспектор наблюдал такую картину: с первыми петухами солдаты уже стоят у дома начальника, ждут разрешения выступить, а тот до одиннадцати спит! Потом пьет кофий, к полудню дает добро! А все, поздно уже на покос идти, особенно если на дальний! Земли расчистили много под пахоту, но скота не дали, потому и не обработать ее, и не удобрить! Начальники поселений воруют безбожно!
Аракчеев сидел уже почти черный, от него исходила неприязнь и ненависть, за столом сейчас вообще было только одно радостное пятно — Яков Иванович, наслаждающийся позором графа.
— В Чугуеве[6] полыхнуть бунт уже может, — добавил Ростопчин. — Там совсем плохо все, Алексей Андреевич. И не от того, что люди дурные живут, а от жадности и глупости твоих чиновников. Мы по своему ведомству тоже, как понимаешь, надзор ведем.
— Обложили, значит, — зло ответил Аракчеев.
— А ты, Алешенька, не кипятись, — мягко сказал ему Император. — Здесь, видишь ли, все близкие сидят, одно, надеюсь, дело на уме у всех — польза государству. Не просто так тебе жалуются. Знаю, что печешься ты о сим прожекте, личный он для тебя. Так и разберись с ним. Накажи, кого следует, а не кого попало. А то ты сегодня сначала либеральные идеи провозглашаешь, а на критику как самодур реагируешь.
— Наказываю, — проворчал граф. — Все одно воруют и дурость выказывают.
— Так ты не на внешние приличия смотри, что все по линеечке, в домах чисто и все вещи на своих местах. Я ведь тоже доклады читаю, знаю, как в твоих поселениях людишкам даже в домах жить запрещают, дабы при неожиданной твоей инспекции беспорядка не было. Вот бери Федора Васильевича, — Государь кивнул на Ростопчина, — и разбирайся с этим делом. Чтобы это у вас одна лямка была, которую вы тянете.
Павел Петрович встал, указав всем не вскакивать за ним, и, чеканя шаг туда-сюда, стал озвучивать свои решения: