Самый завидный подонок
Шрифт:
— Это наш уговор. Конец истории.
Мы идем по переполненному тротуару, умело обходя людей, занятых своими телефонами, и блуждающих вокруг туристов с точностью истребителей.
— Я предложу Бесс подождать двадцать один день, чтобы сделать это вместе с ней, — говорит она, когда мы возвращаемся.
Я кидаю на нее взгляд.
— Что?
— Это обязательство. Попросишь Бесс подождать, чтобы сделать это вместе? Мы это уже проходили.
Она шмыгает и вздыхает. Это работает только с нами, она знает.
Мы, две сестры, держим свое слово. Это аксиома.
Кроме
— Что принес курьер? Чек на содержание Смакерса?
— Кто знает? — говорю я. — Возможно, она упомянула о пособии на корм для собаки в своем завещании. Мне придется взять обеденный перерыв на работе и пройти полгорода, чтобы узнать это. Богатые люди понятия не имеют о настоящей жизни.
Карли замечает еще одну женщину с модными волосами, смотря на меня широко отрытыми глазами.
— Птица, — говорю я, это наша с сестрой версия фразы «хрен тебе»: от показывания среднего пальца к «птице».
На самом деле, единственное, о чем я желаю беспокоиться из-за нее, это только такие вещи, как волосы, поп-музыка или освещение для селфи. Я борюсь за то, чтобы она поняла это. Она решила стать актрисой. Но ей нужно доучиться в старших классах, прежде чем заняться какой-то внешкольной практикой.
Знаю, что держу ее слишком близко. Она не может болтаться по городу ночью, как другие девушки ее возраста. Супер-вездесущая сестричка. Но это лучше, чем наша сумасшедше-оберегающая мама в Дирвилле.
— Вот что я скажу, — говорю я. — Если все сложится с «Сакс», мы пойдем и сделаем тебе двухсотдолларовое омбре.
— Ловлю на слове.
Предполагаемым покупателям понравилась моя коллекция украшений для людей. Спокойная элегантность, так они назвали ее, и это правда. Это небольшие, забавные штучки из чрезвычайно красочного материала, к которому я еще не сильно привыкла, но я хорошо справляюсь с ним. Моя жизнь ориентирована на незаметное существование. Без лишних подробностей.
Я бы сделала все, чтобы отдалить себя от Вонды О'Нил, ставшей самым ненавистным подростком в Америке за одно очень длинное лето около семи лет назад. Девушки, которая напрасно волновалась. Только вот там действительно было из-за чего волноваться.
Но никто мне не поверил.
Карли ненавидит одежду, которую я ношу, даже больше, чем Бернадетт.
— Тебя больше не обсуждают, — вечно говорит она. — Тебе следует перестать жить как монашка. Тебе не нужно носить эти скучные наряды.
Но юбки-карандаши и темные свитера, рекомендованные моим адвокатом, приросли ко мне. Для протокола — они не скучные. Они проецируют образ надежности, и это важно для меня.
Кроме того, существует еще одно препятствие для моей ювелирной линии — вице-президент по мерчендайзингу. А огромный заказ от «Сакс» мог бы многое изменить. Ведь Карли не знает, как мы живем на самом деле: мы все еще находимся в яме после двух лет ношения брекетов, но я никогда не дам ей узнать об этом. Я не просто хочу защитить ее от мамы, я хочу защитить ее от всего.
— Может ли человек
— Богатые люди могут делать все, что угодно, — говорю я, а затем проглатываю свою горечь, потому что Карли не нужно это. Ей не нужно ненавидеть богатых, титулованных людей. И в особенности богатых, титулованных мужчин, как это делаю я.
Я все еще в шоке от того, что Бернадетт оказалась сказочно богата. Она довольно успешно скрывала это. Она казалась когда-то богатой, если что. Я иногда задаюсь вопросом, скрывала ли она это специально, потому что уловила мое презрение к богатым, или нет.
После той ярмарки по сбору средств для приюта, Бернадетт внезапно начала появляться на скамейке, которую мы с Карли просто никак не могли обойти, идя в школу, и звала нас, прося рассказать всего несколько слов, которые, по ее мнению, хочет передать ей Смакерс. А я вежливо отказывалась.
Карли думала, что она преследует нас, потому что та продолжала появляться в одном и том же месте. Не знаю точно, но она определенно становилась все безумнее и безумнее от того, что я не соглашалась передать ей слова Смакерса. Она явно считала, что у меня какая-то личная неприязнь к ней. Женщина имела параноидальную и крайне подозрительную натуру.
Потом наступил день, когда ей стало плохо из-за жары. Мы, как обычно, шли в школу, а она полулежала на скамейке, такая бледная и хрупкая. Смакерс же задыхался на конце своего поводка. Мы остановились, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она рассказала нам, что почувствовала слабость, и попросила нас довести ее домой.
Ее дом оказался великолепным довоенным зданием в нескольких кварталах от школы. Мы подняли ее, отвели домой и напоили водой. Как только она вернулась к своей обычной манере поведения, она предложила мне деньги за то, чтобы я была посредником между ней и Смакерсом.
Именно тогда я и заметила высохшую миску для воды.
— Хорошо, один быстрый бесплатный разговор, — сказала я.
У Карли расширились глаза, когда я отцепила Смакерса от поводка и подняла его. Я положил руку ему на голову, типа как при гипнотическом слиянии разумов, и закрыла глаза.
«Так хочется пить. Мне нужно много воды. Очень хочу пить, Бернадетт»
Бернадетт очень расстроилась отсутствием воды в миске Смакерса. Я заставила Карли наполнить ее, и сразу после этого мы дали деру оттуда как можно скорее.
Это был первый шаг вниз по скользкому склону «животной сплетницы».
Следующий шаг Бернадетт был мастерским. С другой скамейки она заметила, как Карли играет в фрисби в парке со своими подругами. Она спросила ее, сможет ли та прогуляться со Смакерсом вокруг парка за тридцать баксов.
Карли клюнула на это, а после угостила подруг замороженным йогуртом. Несколько дней спустя Бернадетт захотела, чтобы Карли стала постоянной выгульщицей пса, один раз в день, с легкостью получая тридцать долларов. Без сомнения, она понимала то, как сильно Карли захочет этого, и, вероятно, знала, что я не позволю Карли ходить по улицам Манхэттена в одиночестве.