Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Какое у тебя сложилось впечатление? – спросил Гамаш.
– Я думаю, Мадлен Фавро вытеснила Софи из ее собственного дома. Может быть, не намеренно, но, вероятно, для нее здесь просто не хватало места. В доме почти нет пространства, чтобы двигаться, а с переездом сюда Мадлен и вообще жить стало невозможно.
– Кто-то должен был уйти, – сказал Гамаш.
– Софи.
Гамаш кивнул в темноту и подумал о любви столь всепоглощающей, что она сожрала и выплюнула собственную дочь Хейзел. Что должна чувствовать эта дочь?
– А вам что удалось узнать? – спросил Бовуар.
Гамаш описал комнату Мадлен.
– Но эфедру
– Ни следа. Ни в комнате, ни в ванной.
– И что вы думаете?
Гамаш взял телефон и набрал номер:
– Я думаю, Мадлен не сама принимала эфедру. Эту дозу дал ей кто-то другой.
– Дозу достаточную, чтобы она умерла?
– Чтобы ее убить.
Глава шестнадцатая
– Привет, папа, – раздался в трубке раздраженный голос Даниеля. – Где ее зайчик? Мы не можем провести семь часов в самолете без этого зайчика. И без гара.
– Вы когда уезжаете в аэропорт? – спросил Гамаш, взглянув на часы на приборной панели «вольво».
Двадцать минут шестого.
– Мы уже полчаса как должны были уехать. Но у Флоранс гар пропал.
Старший инспектор прекрасно понимал ситуацию. Желтую соску-пустышку, которая так полюбилась Флоранс, подарил внучке другой дед, папа Грегуар. Папа Грегуар заметил мимоходом, что она сосет пустышку так же, как он когда-то сосал сигару. Флоранс услышала, и соска превратилась в «гар». Самое ее драгоценное владение. Без гара ни о каком полете и речи не могло быть.
Гамаш пожалел, что не припрятал соску.
– Что, детка? – произнес Даниель не в трубку. – Слава богу! Папа, мы их нашли. Пора ехать. Обнимаю.
– И я тебя обнимаю, Даниель.
Даниель отключился.
– Отвезти вас в аэропорт? – спросил Бовуар.
Гамаш снова посмотрел на часы. Самолет улетал в семь тридцать. Через два часа.
– Нет, не надо. Слишком поздно. Merci.
Бовуар был рад, что предложил, но еще больше, что шеф отказался. В его груди расцвел маленький цветочек удовлетворения. Даниель, считай, улетел. И шеф снова полностью принадлежал ему.
Не унывайте, несмотря на горе, Ведь все равно от горя не уйти, Хотя ветра уносят все…В поисках вдохновения Одиль уставилась на пачки овсянки на полках.
– Хотя ветра уносят все, – тупо повторила она.
Ей нужно было найти какую-нибудь рифму к слову «горе».
– Море? На просторе? Вскоре? Хотя ветра уносят все в раздоре? – с надеждой в голосе сказала Одиль.
Нет, это было неплохо, но все же не то.
Весь день в магазине, которым они владели с Жилем в Сен-Реми, она ощущала прилив вдохновения. Оно накатывало на нее волнами, и теперь все обратные стороны чеков и пустые коричневые бумажные пакеты были испещрены ее каракулями. Одиль чувствовала, что большинство из написанного ею очень неплохо и может быть опубликовано. Потом она все это напечатает и отошлет в «Дайджест свиновода». Там почти всегда принимали ее вирши и почти никогда ничего не правили. Муза нечасто была столь щедрой, но сегодня Одиль чувствовала такую легкость на сердце, какой не было вот уже несколько месяцев.
Весь день люди приходили в магазин, большинству нужна была какая-то мелочь и масса информация, и Одиль с удовольствием предоставляла
– Вы там были, дорогая?
– Это, наверное, было ужасно.
– Бедный месье Беливо! Он ведь ее искренне любил. И жена у него умерла всего два года назад.
– Она действительно испугалась до смерти?
Но именно к этому воспоминанию Одиль не хотела возвращаться. Крик Мадлен замер, словно она увидела что-то столь ужасное, что оно обратило ее в камень, будто это было какое-то мифическое чудовище, голова, опутанная змеями. Одиль это никогда не казалось таким уж страшным – ее монстры всегда обретали человеческие черты.
Да, Мадлен испугалась до смерти – так ей и надо за все те страхи, что пережила по ее милости Одиль за последние несколько месяцев. Но теперь этот страх прошел, словно шторм пронесся над городком и стих.
Шторм. Одиль улыбнулась и поблагодарила свою музу за то, что та вернулась к ней.
Хотя ветра уносят все в шторморе, Мы не свернем со своего пути.Был шестой час – пришло время закрываться. Сегодня она хорошо поработала.
Старший инспектор Гамаш позвонил агенту Лемье, который все еще находился в гостинице Габри.
– Она пока не вернулась, шеф. Но Габри здесь.
– Передай, пожалуйста, ему телефон.
Через несколько секунд раздался знакомый голос:
– Salut, patron.
– Salut, Gabri. Скажите, мадам Шове приехала к вам на машине?
– Нет, она просто возникла из ниоткуда, хе-хе. Ну конечно она приехала на машине. Как сюда иначе добраться?
– Ее машина все еще у вас?
– Хороший вопрос. – Габри двинулся с телефоном к двери и вышел на веранду. – Oui, c’est ici [37] . Маленький зеленый «эко».
37
Да, она здесь (фр.).
– Значит, она не могла уйти далеко, – сказал Гамаш.
– Хотите, чтобы я открыл дверь в ее номер? Я могу сделать вид, что это для уборки. Вот я беру ключ… – (Гамаш услышал звяканье ключа, снимаемого с крючка), – и уже иду по коридору.
– Не могли бы вы дать ключ агенту Лемье? Дверь должен открыть он.
– Отлично, – с легким недовольством произнес Габри.
Несколько секунд спустя заговорил Лемье:
– Я отпер дверь, шеф. – Последовала мучительная пауза: агент Лемье вошел в комнату и включил свет. – Ничего. Номер пуст. В ванной тоже никого. Хотите, чтобы я осмотрел ящики?
– Нет, это будет уже слишком. Я только хотел убедиться, что ее там нет.
– Что она не лежит здесь мертвая? Я тоже об этом думал, но ее здесь нет.
Гамаш попросил снова передать трубку Габри.
– Patron, нам могут понадобиться номера на завтра.
– Надолго?
– Пока не раскроем дело.
– А если вы его не раскроете? Тогда останетесь навсегда?
Гамаш вспомнил изящные, соблазнительные номера, мягкие подушки, хрустящие простыни и кровати такие высокие, что рядом с ними стояла приступочка. Прикроватные тумбочки с книгами, журналами и водой. Приятные ванные комнаты со старой плиткой и новой сантехникой.