Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Мне кажется, что всю жизнь. Мы познакомились в школе. У нас был общий классный руководитель в седьмом классе, и мы подружились. Я была застенчивой, но она по какой-то причине приняла меня. Жизнь моя стала легче.
– Почему?
– Потому что у меня появился друг, старший инспектор. Человеку и нужен-то всего один друг. И ваша жизнь меняется.
– У вас, вероятно, были друзья и прежде, мадам.
– Верно. Но таких, как Мадлен, не было. Когда она стала моим другом, произошло какое-то волшебство. Мир стал ярче. Вы меня
– Понимаю, – кивнул Гамаш. – Снимается пелена.
Она благодарно кивнула ему. Он понял. Но теперь она чувствовала, как пелена медленно возвращается. Мадлен была мертва всего несколько часов, а тьма уже приближалась, а вместе с ней – пустота. Она занимала весь горизонт.
Одна умерла, другая осталась. Одна. Опять одна.
– Но вы ведь не всегда жили вместе?
– Нет, конечно. – Хейзел рассмеялась, удивив саму себя. Может быть, тьма была всего лишь угрозой. – После школы мы пошли каждая своим путем, но несколько лет назад снова встретились. Она прожила здесь почти пять лет.
– Мадам Фавро никогда не страдала избыточным весом?
Он уже привык к тому, что этот вопрос вызывает недоуменное выражение на лицах его собеседников.
– Мадлен? Нет, мне об этом неизвестно. После школы она набрала несколько фунтов, но ведь двадцать пять лет прошло. Это естественно. Однако толстой она никогда не была.
– Но вы много лет ее не видели.
– Это верно, – признала Хейзел.
– Почему мадам Фавро переехала сюда?
– Брак у нее сложился неудачно. Мы жили каждая своей жизнью, но вот решили жить вместе. Она в то время была в Монреале.
– Было трудно найти для нее место?
– Вы весьма дипломатично выражаетесь, старший инспектор. – Хейзел улыбнулась, и он понял, что она ему нравится. – Если бы она привезла с собой зубную щетку, у нас случилась бы катастрофа. К счастью, она ничего не привезла, кроме себя. И этого было достаточно.
Вот оно что. Просто, без принуждения, приватно. Любовь.
Хейзел закрыла глаза и снова улыбнулась, потом брови ее соединились.
В комнате вдруг повисло ощущение боли. Гамашу захотелось взять сцепленные пальцы Хейзел в свои. Любой другой старший офицер Квебекской полиции счел бы это не только слабостью, но и глупостью. Но Гамаш знал, что только такими способами и можно найти убийцу. Он слушал, что ему говорят, делал записи, собирал свидетельства, как и все его коллеги. Но он делал и кое-что еще.
Он собирал чувства. Собирал эмоции. Потому что убийство – дело глубоко человеческое. Его интересовало не то, что делали люди, а то, что они чувствовали, потому что именно в чувствах и кроется первопричина преступления. Некоторые чувства, прежде человеческие и естественные, вырождаются. Вырастают до невероятных размеров. Становятся горькими и мучительными, пожирают своего носителя. Человек практически перестает существовать.
Эмоция годами вызревает до этого состояния. Годы осторожного вынашивания, кормления, оправдания, забот, и наконец мы хороним ее. Живьем.
Но потом, в один не самый прекрасный день, что-то прорывается наружу, и оно ужасно.
И у него одна-единственная цель. Убить.
Арман Гамаш находил убийц, идя по следам дурнопахнущих эмоций.
Бовуар, сидевший рядом с ним, заерзал на диване. Не потому, подумал Гамаш, что он такой нетерпеливый. Пока еще нет. А потому, что диван словно вдруг зажил собственной жизнью и ощетинился тонкими иголочками.
Хейзел открыла глаза, посмотрела на Гамаша и слабо улыбнулась, видимо благодарная за то, что он не мешал ей.
Сверху до них донесся стук.
– Это моя дочь Софи. Приехала из университета.
– Кажется, вчера вечером она присутствовала на спиритическом сеансе, – сказал Гамаш.
– Это было глупо, глупо! – Хейзел ударила кулаком по подлокотнику кресла. – Я как чувствовала.
– Тогда почему же пошли?
– В первый раз я и сама не ходила, и Мадлен пыталась отговорить…
– В первый раз? – Бовуар выпрямился и почти забыл, что миллион маленьких иголочек впиваются ему в задницу.
– Да. А вы разве не знали?
Гамаша всегда удивляло и немного тревожило, что люди думают, будто полиция должна знать все и сразу.
– Расскажите нам об этом, пожалуйста.
– Был еще один сеанс в пятницу вечером. В Страстную пятницу. В бистро.
– И мадам Фавро на нем присутствовала?
– Вместе с кучей других людей. Ничего особенного не произошло, поэтому они решили попробовать еще раз. Теперь в том месте.
Гамаш спросил себя, намеренно ли Хейзел Смит не назвала старый дом Хадли, на манер актеров, которые называют «Макбета» «шотландской пьесой».
– А часто в Трех Соснах бывают спиритические сеансы? – спросил Гамаш.
– Это первый, насколько мне известно.
– Так почему два в один уик-энд?
– Это была вина той женщины.
Когда она сказала это, ее маска стала спадать, и Гамаш увидел то, что скрывалось под ней. Не печаль. Не утрата.
Гнев.
– Какой женщины, мадам? – спросил Гамаш, хотя и знал ответ.
Иголки все глубже и глубже вонзались в задницу Бовуара.
– Почему вы здесь? – спросила Хейзел. – Разве Мадлен убили?
– О ком вы говорите? О какой женщине? – твердым голосом повторил Гамаш.
– Об этой колдунье. О Жанне Шове.
«Все дороги ведут к ней, – подумал Гамаш. – Но где она?»
Глава пятнадцатая
Арман Гамаш открыл дверь в спальню Мадлен Фавро. Он знал, что ближе уже никогда не сможет подойти к этой женщине.
– Так Мадлен убили?
Эти слова догнали их еще раз наверху, у самой двери в спальню.
– Вы, вероятно, Софи, – сказал Бовуар, подходя к молодой женщине, которая и задала этот вопрос.